Солнцеравная - Анита Амирезвани

что это было сделано без его ведома.

О Али!

— Это Пери?

— Он не сказал.

Я припомнил свою последнюю встречу с Пери: теперь ее ответы казались мне намеренно туманными. От гнева у меня вспыхнуло лицо. И мне нельзя было сказать о военных действиях такого размаха? И моей жизнью надо было рисковать без моего ведома? Да мне проще было оставаться при Пери одним из разносчиков чая.

Стараясь побороть свои чувства, я ощутил взгляд Насрин-хатун, однако, повернувшись к ней, увидел лишь, как она разглядывает ковер на дальней стене комнаты.

— Кстати, — сказал я Хадидже погромче и повеселее, — цвет платья очень вам к лицу.

— Я держу под рукой одежду более строгих красок, чтоб накинуть, если заглянет кто-то важный. — Она хихикнула над собственной смелостью.

— Ваш дух поднимает и мою душу. Вы счастливы?

— У меня есть все, что может хотеть женщина, — сказала она, обведя рукой комнату; я увидел новые мягкие ковры на полу, бархатные занавеси в цвет и богатый набор голубых и белых фарфоровых блюд в нишах. — И что самое лучшее — у меня полно времени, чтоб готовить. Вот попробуй.

Она протянула мне тарелку палуде — длинных тонких рисовых соломок, приправленных сахаром, корицей, розовой водой и странной новой специей, ввергшей мой язык в неведомое прежде ликование.

Я ел в дикой спешке, как с голодного острова, облизывая губы. Снова отведав лакомств Хадидже, я отчетливо понял, о чем тосковал последние недели. Я не смел поднять на нее глаза.

— Не знал он, какое сокровище обретет, женившись на вас.

Она улыбнулась:

— Есть еще одна радость, что связывает нас с тобой. Шах назначил моего брата главой кавалерии Махмуд-мирзы. Он любит свою новую службу.

— Поздравляю. Что он говорит о царевиче?

— Брат говорит, что они друг другу словно родные.

— Как меня это радует!

— А ты, как у тебя дела?

Она не пыталась скрыть нежность в своем голосе, и это царапало мое сердце. Коже моей хотелось ее жара, мои ноздри требовали аромата ее розового масла, соединившегося с ее плотью, мои пальцы ломило от желания ее…

— Джавахир?

Я сцепил пальцы перед собой, чтоб унять их дрожь.

— Царевна спросила, не хочу ли я стать исполняющим обязанности ее визиря.

Она была потрясена:

— Какая огромная честь, и как скоро!

— Но если шах не любит ее, это может оказаться трудной работой — и опасной.

— Обещаю передавать тебе, что услышу.

— Благодарю.

— Представляю, как твое новое положение даст тебе возможность помогать сестре больше, чем прежде.

— Непременно, хотя мое главное желание — забрать ее в столицу. У меня до сих пор мало средств, чтоб заботиться о ней здесь или снабдить ее богатым приданым.

— Да прольет Бог дождь серебра на твою голову!

Память о длинных ресницах Джалиле, мерцавших слезами, когда я прощался с нею, пронзила мое сердце.

— Я даже не знаю, какая она сейчас. За все эти годы у меня не было случая навестить ее.

— А как бы ты смог, ведь ты отсылал все свои деньги на ее содержание! Я уверена, что ты — свет ее глаз.

— Надеюсь.

Хадидже заметила, что Насрин-хатун разглядывает нас:

— Думаю, тебе пора.

— Можно мне прийти снова?

— Да. Но позаботься о поводе, связанном с дворцовыми делами, — ответила она и позвала своих служанок. — Насрин-хатун, приготовь платье и несколько рубашек с шароварами для благотворительности, — велела она. — Отнесешь их Джавахир-аге, когда будет готово.

Для Насрин я сказал деловым тоном:

— Моя госпожа будет рада узнать, что вы жертвуете одежду женщине, потерявшей дом. Я сообщу вам, как доберется Рудабех.

— Для меня это удовольствие, — улыбнулась Хадидже.

В томлении я вспоминал сладость ее бедер под моим языком. Рубец на моем сердце, начавший заживать, открылся и закровоточил. Помочь было нечем: в гареме не избежать встреч с прежней любовью и не избавиться от неутолимого желания. Хадидже, так хорошо знавшая меня, притворилась, что возится с палуде, так что я смог соблюсти достоинство и откланяться.

Пери пила чай, когда я мрачно приветствовал ее.

— Джавахир, ты принес плохие новости?

— Да. Мне пришлось очень серьезно подумать о вашем предложении стать визирем. Сожалею, но вынужден отказаться.

Пери, казалось, была потрясена моей глупостью. Только дурак мог отвергнуть такое продвижение.

— Ты шутишь?

— Ничуть.

— Дело в плате?

— Нет.

— Ты боишься?

— Нет.

— Что же тогда?

Я огляделся, медля, чтоб она слушала со всем вниманием.

— Госпожа, игры в этом дворце так же сложны, как узор ковра, на котором вы сидите. Визирь и его господин должны работать вместе, словно муж и жена, иначе они могут потерять все.

— Верно. И?..

— Лучшие браки, по моим наблюдениям, основаны на доверии.

— Джавахир, ты что, делаешь мне предложение? — шутливо спросила она.

— В определенной мере.

Выждав для пущего эффекта, я увидел, как посерьезнели ее глаза.

— Итак?

— Мое предложение — назовем его так — касается большего, чем обычный полусердечный союз, где муж требует от жены рассказывать ему все, в то время как сам наслаждается своей тайной жизнью. Вы понимаете, о чем я?

— Конечно. И кто же из нас муж?

— Вы.

Она рассмеялась:

— Это устраивает меня больше, чем любое другое положение.

— Я знаю.

— Буду носить тюрбан, тратить серебро, принимать решения.

— Ода.

— А ты что будешь делать?

— Я — давать отличные советы и удерживать вас от ошибок, что могут погубить нас обоих.

Пери явно стало неудобно.

— И каких же?

— Я узнал из надежного источника, что Исмаил перехватил деньги, отправленные на содержание армии у наших северо-западных границ, и он вне себя от ярости.

— Ох, — сказала она и побледнела. Руки ее начали оглаживать платок в поисках выбившихся прядей.

— Почему вы не сказали мне?

— Джавахир, — страстно ответила она, — ты не хуже меня знаешь, что во дворце шпионы повсюду. Я должна быть крайне осторожна в том, кому доверять.

— Знаю, — сказал я. — Поэтому, прося вашего доверия, предложил отдать за вас жизнь, если понадобится. Но если вы не можете доверять мне, я лучше буду заведовать вашими носовыми платками, чем притворяться вашим главным полководцем.

Я ждал, но решимость моя была тверда.

— Что-нибудь еще?

— Дозволено ли мне говорить честно?

— Да.

— Чтоб победить шаха, надо запереть на замок свои чувства.

— Но он ничего не делает! — закричала она, и щеки ее вспыхнули. — Как я могу стоять и смотреть на разрушение тяжкого труда моего отца? Как я могу позволить народу вокруг Хоя взбунтоваться — я, куда лучше самого шаха знающая, что делать?

— Но, царевна, мы должны пытаться убедить шаха делать то, что верно.

— А я не хочу! Я хочу управлять сама! —