Похождения инвалида, фата и философа Додика Берлянчика - Илья Пиковский

Директор ожидал гостей в кабинете за широким письменным сто­лом. В кабинете было сумрачно. Его освещали унылые остатки пасмур­ного дня и засиженная мухами лампочка без абажура. Под ней нахо­дился табурет. Поскольку выключатель в кабинете не работал, дирек­тор влезал на табурет и докручивал лампочку в патрон, а, выходя из кабинета, таким же образом обесточивал ее. На столе директора стоя­ли пять цветных телефонных аппаратов. Четыре из них не работали, а один связывал директора с приемной.

— Иван Пантелеймонович, — скорбно начал Горчак, держа удоч­ку в наклоне так, чтобы не царапать потолок. — Приехал мистер Билл О’Конноли, но... К сожалению, простите...

— А что случилось?

Ветеринар застыл в дверях, держа леску на весу,

— Да вот... Григорий Николаевич... В больницу...

Но надежды директора на чудесное финансовое спасение были так неистощимы, что он замахал обеими руками:

— Поедете после разговора!

— Но я же, извините, э-э-э... с человеком.

— Це важнее за него!

— Но, но... у него ухо на крючке.

— Садись, сказал! Не кидай задом... Надя! — закричал директор. — Зови Ангелину и людям кофе принеси!

Горчак и инвесторы остались в кабинете, а ветеринара выставили с удочкой в приемную по причине особой конфиденциальности перегово­ров, и вскоре туда начал прибывать народ. «Що це правда, — тревожи­лись селяне. — Нас американцу продают?». Секретарь, молодая пикант­ная особа с копной крашеных волос, подводила помадой губы за столом, неся служебную тайну на лице. К ней нетерпеливо подскочил смуглый парень в грязном промасленном комбинезоне и, тряхнув кудрями на дверь, спросил:

— Тату у себя?

— Да.

— С америкой?

— С кем надо.

— До чего они дохрюкались, не знаешь?

Секретарь энергично замахала помадой перед носом, освежая пространство между ней и посетителем:

— Идить, Колю! — брезгливо сказала она. — От тебе бздить бильше, чем за твого трактору!

Парень, не обидевшись, метнулся к ветеринару, но тот посту­кивал удочкой об пол и, меняя руки возле уха, загадочно молчал.

Между тем, пришла главбух, и в кабинете начались переговоры; мистер Билл О’Конноли энергично двигал левой половиной рта, полу­обнажив ослепительный оскал. Берлянчик его переводил. Директор слу­шал довольно настороженно — американец был загадкой для него. Но мистер Билл О’Конноли попивал кофе малыми аптекарскими дозами и лучился такой приветливой сердечностью, что развеял все сомнения директора.

Мистер Билл О’Конноли любил людей, глубоко и правдиво. Люди ощущали неподдельность его чувств и платили ему искренней взаим­ностью, и тогда он их откровенно надувал. Нет, он не лицемерил, он действительно любил; но как всякий разумный современный человек, он использовал себе во благо практическую сторону любви.

— Так, — наконец откашлялся директор. — Фабрика, вы говорите. Но ведь это гроши, и немалые?

— Мистер Билл О’Конноли к этому готов, — перевел Берлянчик.

Главбух, теребя концы косынки, недоверчиво спросила:

— А рынок сбыта?

— Армия, — с улыбкой пояснил Горчак. — Я уже говорил с гене­ралом Обрусенко: он готов заказывать одеяла и солдатские подушки, если мы, конечно, его посадим на процент.

— Я думаю, Европа предпочтительней, — возразил Берлянчик. — Мы убьем ее ценой. Тоже НАТО, например. У мистера О’Конноли очень тесные деловые связи в центральной штаб-квартире в Брюсселе. Кроме того, часть валюты будет оставаться за границей. Где-нибудь в офф­шорной зоне — на Кипре или на острове Науру, например.

— Это будут наши деньги, — уточнил Горчак. — Они будут посту­пать «откатом» на наши персональные счета.

Ангелина Матвеевна нервно отвернулась и спросила:

— А як мы це проконтролюемо?

— Запросите банк. В любой момент.

— Як?

— По телефону.

— Откуда — на остров Науру с Разгуляек? Да я в район дозво­ниться не могу... Нет, хлопцы, так дело не пойдет. Вы что считаете — раз мы деревенски, то темни та дурни?

— Добре, Ангелина, — кивнул директор. — А шо ты предлагаешь?

— Никаких Науру!..        Вся выручка поступает в Разгуляйки. «Бе­лый нал» идет по кассе, а «черный нал» мы делим между собой и ге­нералами.

Американец чаще зажевал своим резиновым ртом, стараясь не га­сить приветливой улыбки: он никак не мог понять, что такое «откат», «белый нал» и «черный нал». Наконец Берлянчик ему растолковал, и он согласился с этой схемой.

Однако и это не устроило беспокойную главбуха. Поменяв поло­жение ног в сапогах солдатского покроя с кисточками на голенищах, она въедливо спросила:

— А кто будет возить гроши до Брюсселю?

Ангелину Матвеевну угнетали страхи, что посредник между птице­фабрикой и натовскими чинами часть «черного отката» будет класть себе в карман, и таким образом оставлять ее и директора в дураках. Эта подозрительность покоробила всех. Даже директор откашлялся в кулак и глухо пробасил:

— Ну буде, буде, Ангелина!

Спустя несколько часов всесторонних обсуждений, партнеры сос­тавили протокол о намерениях, в котором говорилось, что «Тайбей энд Калифорния трейд ассошейтед» берется построить в Разгуляйках фабрику пуховых изделий на базе сырья, свозимого со всей страны. Горчак то и дело прерывал заседание и выбегал в приемную, порываясь отправить ветеринара к хирургу; но тот, намотав леску на кулак и прижав удочку к плечу, как солдат ружье у мавзолея, отказывался покидать свой пост у двери. Каждый раз при этом Горчака обступала гомонящая толпа, но шеф «Монако», низко наклонив голову, махал над ней руками:

— Без комментариев!.. Все комментарии потом!

В целом он был доволен итогом встречи. Через несколько дней, сдержав слово, Горчак отправил вагон зеркал в Румынию, что спасло «Виртуозов Хаджибея» от неминуемого банкротства. А ещё спустя неде­лю его убили. Когда шеф «Монако» подходил к своему офису, располо­женному в помещении бывшей бани, неизвестный в упор выстрелил в него, сел в машину и уехал. Горчак упал на тротуар, схватившись за грудь, и круглые глаза его с короткими и светлыми ресницами смотрели удивлённо, словно вопрошая: «А где же обещанное счастье?!»

Берлянчик был потрясён смертью Горчака. Теперь миссия Билла О’Конноли в Разгуляйках виделась ему совсем в другом, не смешном, а страшном виде. А их разговор в кафе на Дерибасовской, где Берлянчик, открывая карты Горчаку, предупреждал, что Билл О’Конноли — обычный аферист (зная, что шеф «Монако» в это не поверит), сей­час казалась Додику недостойной казуистикой. Его не покидало та­кое чувство, будто он виновен в смерти Горчака.

В те дни по Одессе прокатилась целая волна бессмысленных убийств. На носу были перевыборы.

Глава 24. ПОЛЬКА-«БАБОЧКА»

После успешного визита в Разгуляйки Берлянчик снял в банке аккредитив румынского партнера, и у него оказалась приличная сумма на руках. Прежде всего, часть денег он предложил Ирине Филипповне, поскольку сознавал, что его легкомысленная экскурсия в публичный дом оставила ее без средств к существованию. Однако монархистка наотрез отказалась принять эти деньги. Она заявила, что не имеет в них нужды, так как устроилась официанткой в ресторан «Голубая лагуна», а также издала брошюру «Коронованные социал-демократии». В ней, на примерах некоторых европейских стран, Ирина Филипповна до­казывала, что только те из них, кто уберег своих монархов, пришли к национальному благополучию без кровавых социальных потрясений. Книжка быстро расходилась и приносила кое-какой доход. Кроме этого, она выправила документы для поездки в Тель-Авив. Таким образом, отк­рылась дорога к ее миллионам в Мизрани-Банке.

Тогда все деньги, до последней копейки, Берлянчик пустил на погашение магазинных долгов.

В те же дни он купил револьвер и портупею с кобурой, наподо­бие той, что носят детективы. Оружие было газовое, но переделанное под боевые патроны. Оно висело у Додика под мышкой, как застарелая паховая грыжа, мешая свободному движению руки и вздувая гулю на спине. Но Додик мирился с этим неудобством; он понимал, что про­изойдет, когда вместо ядерных контейнеров румын получит вагон зер­кал для попугайчиков.

Узнав от Димовича, что в этот вагон Газецкий должен подло­жить ядерные контейнеры, Берлянчик оказался в затруднительном по­ложении: он не знал, как этому помешать.

Проще всего, конечно, было сообщить об этом в милицию или на таможню. Но старая одесская традиция подпольного цеховщика запре­щала ему доносительство по любому поводу и в любой форме. Она, эта традиция, гласила, что в конфликте двух сторон нельзя прибегать к третьей силе — государству, которое поставило большинство населе­ния или за грань нищеты, или вне закона и, следовательно, утратило моральное право власти над ним.

Погрузка веселого птичьего товара шла на одном из городских прирельсовых складов. День был осенний, унылый. Из широких складс­ких ворот то и дело выплывал желтый автопогрузчик, неся на своих подхватах небоскребы ящиков, и затем исчезал в темном зеве вагона. Тут же скандалили двое арендаторов, не поделившие складские поме­щения. Первый из них криком излагал свою точку зрения, в то время, как второй убегал на склад, чтобы избавить свою психику от несокру­шимой логики оппонента, а затем они менялись местами: второй аренда­тор выбегал на платформу и орал свои возражения, в то время, как первый, не слушая, убегал на склад.