Одноглазые валеты - Крис Клэрмонт

Преториус расслабился и взглянул на потолок.

– Радикал в 70-е. Должностное лицо в 89-м. Если бы вы только знали, насколько необычна эта история. По крайней мере, она не работает в Управлении по борьбе с наркотиками.

– И раз мы коснулись этой темы, у меня сложилось впечатление, что вы не противник рекреационных веществ.

– Это ничем не грозит, приятель.

– Нет. Это ваше личное дело, не могу не согласиться. В тридцатые евреям в Нюрнберге тоже ничего не грозило[49].

Он сощурил глаза и покачал головой.

– В сегодняшнем мире, доктор, вы самый настоящий напыщенный глупец, а мистер Св. Джон, мать его, Леттем раздавит вас прямо в зале суда. Поэтому я говорю вам: Беги, малыш, беги. Или будьте готовы к тому, что ваша жизнь перевернется с ног на голову.

Беспомощно жестикулируя, Марк начал вставать.

– Кое-что еще, – сказал Преториус.

Марк замер. Преториус взглянул на Спраут. Она была скромной со всеми, кроме своих близких, а адвокат казался ей пугающим – он, как-никак, напугал ее папу. Но она посмотрела на него серьезно и решительно.

– Вопрос, который необходимо задать, – чего хочешь ты, Спраут? – продолжил Преториус. – Ты хочешь жить с мамой или остаться с папой?

– Я… я поступлю, как она захочет, приятель, – сказал Марк. Эти слова дались ему тяжелее всего.

Она перевела взгляд с Преториуса на Марка, затем снова на Преториуса.

– Я скучаю по маме, – сказала она ясным детским голосом. Марк почувствовал, что его тело рушится вместе с разумом. – Но я хочу остаться с папой.

Преториус с серьезным видом кивнул.

– Тогда мы сделаем для этого все, что в наших силах. Но что у нас выйдет, – он посмотрел на Марка, – зависит от твоего отца.

Семичасовой приехал вовремя. Сьюзан – он был почти уверен, что это Сьюзан, – прошла к двери и перевернула вывеску на «ИЗВИНИТЕ, МЫ ЗАКРЫТЫ», как раз когда у входа появилась женщина и толкнула дверь снаружи.

Сердито посмотрев на нее, Сьюзан не стала открывать. Марк вышел из-за прилавка, вытирая руки о фартук, и почувствовал, как его желудок совершает кульбиты.

– Все в порядке, – сумел прохрипеть он. – Ей можно войти.

Сьюзан повернулась, чтобы сердито взглянуть и на Марка тоже.

– Я пошла, дружище.

Марк лишь пожал плечами. Женщина быстро шагнула внутрь. Она была высокой и ослепительно выглядела в черной юбке, пиджаке с плечиками и темно-сиреневой блузке. С годами ее глаза приобрели еще более фиолетовый оттенок. На фоне блузки они казались большими и сияющими.

– Это личные дела, не по работе, – сказала она Сьюзан. – Все будет в порядке.

– Ну, если ты уверена, что будешь в порядке наедине с ним, – фыркнула Сьюзан. Она еще раз сердито взглянула на Марка и неуклюже вышла навстречу сумеркам Городка.

Она, Кимберли, повернулась и обняла Марка. Он, черт возьми, чуть в обморок не упал. На мгновение его руки просто замерли, как у манекена. Затем он обнял ее с юношеским пылом. Ее тело тут же растворилось в его, а затем она отвернулась и испарилась из его объятий, словно дым.

– Кажется, у тебя все неплохо, – сказала она, показывая на магазин.

– А, да. Спасибо. – Он выдвинул стул из-за стола. – Вот, садись.

Она улыбнулась и присела. Он ушел за прилавок и занялся работой. Она закурила и взглянула на него. Он не стал указывать на табличку, висевшую на стене позади нее: «НЕ КУРИТЬ – ЗДЕСЬ РАБОТАЮТ ЛЕГКИЕ».

Она была не так грациозна, как в те времена, когда они жили в Бэй. Но и не выглядела неопрятно, как это случалось из-за выпивки и депрессий, когда корабль их брака наткнулся на скалы, а она самоликвидировалась после первого слушания об опеке, еще в 81-м. «Пышные», кажется, так их называли, подумал он, ожидая, когда закипит вода. Хотя считал, что «пышные» – это просто эвфемизм, заменяющий слово «толстые». Она такой не была; он, скорее, мог бы назвать ее формы чувственными. В общем, для сорока лет она выглядела отлично.

…Не то чтобы сейчас это имело значение, нет. Он был все так же безрассудно в нее влюблен, как и в день их первой встречи, тридцать, а то и больше лет назад, когда они катались на трехколесных велосипедах по их калифорнийской улочке, застроенной типовыми домами.

Свет был неярким, флуоресцентные лампы лишь слегка гудели над прилавком с кулинарией. Марк зажег свечи и ароматическую палочку с запахом сандала. Вся эта толпа с Уиндхэм Хилл[50] теперь в прошлом. На магнитофоне играла настоящая музыка. Их музыка.

Он принес поднос с глиняным чайником и двумя одинаковыми кружками. Он едва не опрокинул весь комплект на пол, но все же не пролил ароматный травяной чай на скатерть в красно-белую клетку, когда ставил чайник на стол. Кимберли наблюдала за ним с улыбкой, которая граничила с насмешкой.

Наливая чай, он пролил лишь несколько капель бледно-янтарной жидкости, а затем передал ей кружку. Она сделала глоток. Ее лицо засветилось.

– «Селесчиэл сизонингс»[51] и старушка Бонни Рэйтт. – Она улыбнулась. – Как мило, что ты это помнишь.

– Как я мог забыть? – пробормотал он сквозь пар, поднимающийся от его кружки.

Послышался шорох бисерной шторы, и они увидели, что в сумраке дальней части магазина появилась Спраут.

– Папа, я хочу есть… – начала она. Увидев Кимберли, она бросилась вперед.

Кимберли качала ее на руках, повторяя: «Детка, детка, все хорошо, мама с тобой». Марк сидел рядом, рассеянно поглаживая длинные гладкие волосы дочери, чувствуя себя лишним.

Наконец Спраут выпустила Солнышко из своих крепких объятий и сползла вниз, где, скрестив ноги, уселась на потертом линолеуме и оперлась о ногу матери – на Кимберли были черные колготки. Она поглаживала дочь по голове.

– Я не хочу забирать ее у тебя, Марк. – У Марка в голове все закружилось, глаза покалывало. Его язык связали узлом.

– Зачем… зачем ты тогда это делаешь? Ты же сказала, что у меня все неплохо.

– Это другое. Это деньги. – Она обвела магазин рукой. – Ты правда думаешь, что в такой обстановке должна расти маленькая девочка? Среди грязи и трубок для курения?

– С ней все в порядке, – угрюмо сказал он. – Она счастлива. Правда, детка?

Широко раскрыв глаза, Спраут серьезно кивнула. Кимберли покачала головой.

– Марк, на дворе восьмидесятые. Тебя выгнали с учебы, ты балуешься наркотиками. Как ты можешь воспитывать дочь, тем более такую… особенную, как наша Спраут?

Марк замер: он хотел залезть в карман своей выцветшей джинсовой куртки – в тот, где лежали кисет и папиросная бумага, а не в другой, с нашивкой «Grateful Dead»[52]. Он осознал, насколько велика теперь пропасть между ними.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});