Наемник - Брэдли Джордж

Невероятных размеров достиг гомосексуализм.

Однополая любовь распространялась, как вирус, и у многих нормальных людей возникало ощущение, что термин «сексуальное меньшинство» относится уже к ним, к традиционно ориентированным семьям.

Исчерпанность ресурсов, спорные территории, бесконечные войны с захватами заложников, наркомания и гомосексуализм, эпидемия электронных игр… Словом, не только Торвальд Стииг, но и главы всех государств прониклись непоколебимой верой, что голубая планета не заслуживает спасения.

Появление кометы Опик было признано неизбежной необходимостью, расплатой за все грехи, накопившиеся за все время существования человечества.

Выросла перспектива эвакуации на иную планету, находящуюся в созвездии Альфа Центавра. Лучшие люди должны были улететь туда, чтобы положить начала новой, генетически чистой формации, но нужно было оставить опорные точки, следы долгого пребывания людей на Земле.

Теоретически, Торвальд Стииг не исключал, что когда-нибудь, через столетия условия жизни здесь опять придут в норму и часть переселенцев, при желании, сможет вернуться в края предков.

У него возникла идея создания Белой башни, колоссальной капсулы памяти. Гигантский электронный мозг не только вобрал бы в себя всю интеллектуальную собственность человечества, но и служил бы своеобразным космическим маяком.

Да, человечество покидало свою планету, но никто не утверждал, что ее судьба всем абсолютно безразлична.

Через Белую башню, по замыслу Торвальда Стиига, поддерживалась бы связь с Новой Землей, и электронный мозг безостановочно посылал бы сводки о происходящем в сторону Альфа Центавра. Хотя длительность прохождения сигнала по космическим глубинами и составляла не менее десятка лет, поселенцы всегда могли составить целостную картину о происходящем вокруг Белой башни.

Тогда же Торвальд Стииг разработал и концепцию тоннеля времени, хотя в глубине души и полагал, что это изобретение останется, скорее, лишь великой виртуальной находкой, существующей только в пределах компьютерного мира.

Но этим утром оказалось, что тоннель времени раскрылся и по его стволу уже смог переместиться не «аватар», не виртуальный образ, а какой-то вполне реальный человек…

* * *

До этого Найл никак не мог понять, почему Джинджер никогда не расстается со своими солнцезащитными очками.

Где бы она ни была, в полной непроглядной темноте или на раскаленном солнце, в кабине воздушного катамарана или в лабиринте подземной канализации, ни разу девушка не сделала даже движения рукой, чтобы попытаться избавиться от черных продолговатых линз, опоясывающих переносицу узкой зеркальной полосой.

Неожиданно все объяснилось, просто и ужасно. Хотя Найл не сразу сумел осознать услышанное. Это не очки, а электронные имплантанты, – буднично пояснила она, заправив в рот сразу добрую половину искусственной сосиски. Глаза я продала несколько лет назад, чтобы деньжат подсобрать на операцию младшему братишке…

От неожиданности Найл поперхнулся и приступ надсадного кашля налетел на него, как огромный грузовой автомобиль. Вид он имел после этого, действительно, очень глупый, потому что Джинджер зашлась хрипловатым смехом и пренебрежительно нацелила на него длинный лакированный ноготь указательного пальца, заостренной формой напоминающий больше разящее острие боевой стрелы.

– Прости, но я что-то не совсем понял… Наверное, ты шутишь? – едва слышно просипел Найл, еще не оправившись от яростного кашля. Как это можно, продать кому-то глаза? Ты же прекрасно видишь все, оперируешь компьютером и вскрываешь электронные шифры! Ты же свободно ориентируешься даже в темноте, не говоря уже о том, что так залихватски водишь воздушный катамаран по городским улицам. Как это может быть?

– Может!

– Но как? Скажи мне, пожалуйста!

– Нужны были монеты, звонкие пиастры, как говорилось в древности. Вот я и продала свои глаза несколько лет назад. Младший братишка попал в клинику, врачи сказали, что ему нужно срочно менять все силиконовые отводы в печенке. Ну а врачи, известно…

– Что, известно?

– То, что если попался к ним в лапы, то живым не уйдешь! Деньги вытащат абсолютно все… Пока они тебя не оставят, в чем матушка родила, за порог госпиталя никогда не выпустят, как бы ты ни трепыхался. Вот и братишка мой, вроде здоровый был паренек. Но один раз попал в клинику, там его прощупали импульсным сканером и насчитали столько болячек, что неизвестно было, как он вообще дошел до дверей кабинета. Сообщили ему, что он уже полный труп, причем очень давно, почти с самого рождения….

Она еще раз вонзила белоснежные зубки в окорок неопределенного цвета, оторвала порядочный кусок искусственного мяса и начала жевать так, что на висках заходили ходуном какие-то мелкие подвижные косточки.

– Ну и вот, когда подсчитали, сколько будет стоить операция, братишка чуть не повесился. Хотел удавиться на ремешке от наручных часов, но только вот мужества не хватило, – нервно усмехнулась она. Чтобы ему подкинуть монет, я и заменила нормальное зрение на искусственные имплантанты… чтобы деньжат подсобрать на операцию…

– Не понимаю… как это возможно, – ошеломлено покачал головой Найл.

Джинджер педантично выковыряла длинным лакированным ногтем кусочек какой-то синтетической жратвы, застрявший между зубами, бережно отправила его снова в рот, облизав кончик пальца, и пренебрежительно спросила:

– Ты серьезно? Или так, опять очередной туман гонишь?

– Конечно, серьезно…

– Нет, ты, действительно не понимаешь, о чем идет речь, или припудриваешься?

– Я и в самом деле не понимаю, о чем ты говоришь, – нарочито неторопливо ответил он, отчетливо выговаривая каждое слово. – Я даже не представляю себе, как такое может быть!

– Слушай, дружище… Хватит прикидываться заспанной подушкой. Это уже не оригинально, – скривилась она, помрачнев лицом. Пошутил, и хватит… нужно во всем меру знать.

– Я не шучу! Должен тебе сказать, что я совсем не шучу, – сурово откликнулся Найл, особенно нажимая голосом на слова «не шучу». – Если признаться честно, я и в самом деле не понимаю, как можно продать глаза, как ты говоришь, а потом жить. Причем жить абсолютно спокойно…

Тут же лицо девушки изменилось и ему пришлось пожалеть об этих неосторожно вырвавшихся словах.

– Кто тебе сказал, дружище, что я живу абсолютно спокойно? – тихо, но очень напряженно прошипела Джинджер. Ты что, все на свете знаешь? Может быть, твое имя Торвальд Стииг? Только этот долбаный профессор считывает наши мысли и знает, что варится в каждом нашем котелке. Исключительно лишь Торвальд Стииг влезает под кожу каждому новорожденному ребенку и на всю жизнь засовывает туда микросхему. Мне, например, в родильном доме вживили этот долбанный кремний, этот электронный индентификатор личности прямо на глазное дно.

– Как.. на глазное дно? – охнул потрясенный Найл. – Но это же невозможно…

– Для этих ученых крокодилов нет ничего невозможного! Можешь себе представить? Мне не исполнилось еще и пары недель, а отмороженные профессора уже распахали мои зрачки, как консервные банки, вставили внутрь пару силиконовых «жучков» и опять закрыли глазное яблоко. Ученые скоты хотели смотреть на мир моими глазами? Ты можешь представить себе такую картину: ты живешь, смотришь на яркие красивые игрушки, на всякую вкусную жратву, на новые шмотки, на друзей, которые тебе нравятся. Все хорошо и ты улетаешь от радости, только в это время где-то далеко-далеко работает экран компьютера, на котором мелькают все твои впечатления, те же пиццы и донатсы, штаны и юбки, парни и девчонки, которых ты только что видела своими глазами… Можешь себе представить, что кто-то все время смотрел моими же собственными глазами на мое обнаженное тело, когда я мылась или любовалась собой в зеркале? Меня, оказывается, буравили взглядами разные господа, в том числе и долбаный Торвальд Стииг! Приятно обнаружить, что ты себе не принадлежишь?

Напряжение в ее голосе ощутимо росло, но Найл словно притаился и настороженно молчал. Тогда Джинджер не выдержала и яростно спросила:

– Нет, чего ты затих? Лучше ответь, можешь ты себе представить, что смотришь на мир чужими глазами?

Совершенно искренне Найл недоуменно пожал плечами и искренне ответил:

– Могу… Что тут такого?

В глубине души он тут же пожалел о своей опрометчивости. Он имел в виду лишь собственные ментальные способности.

За свою жизнь он неоднократно подсоединялся к восприятию людей, пауков и прочих существ, вроде пчел, птиц и муравьев.

Зрение паука-пустынника Хуссу он, вообще, воспринимал уже почти как свое собственное, настолько привычным стала процедура такого ментального соприкосновения между ними.