1941. Козырная карта вождя. Почему Сталин не боялся нападения Гитлера? - Андрей Мелехов

Он даже определяет временные рамки, когда было принято соответствующее окончательное решение приблизить дату нападения на Германию: не раньше 6 апреля 1941 г. – и не позже 24 мая 1941 г. Первая дата – день подписания договора о дружбе и взаимопомощи с путчистским правительством Югославии, что означало конец нормальных отношений с Германией и очередной прямой вызов Гитлеру. Была, что называется, «пройдена точка невозврата». 24 мая 1941 года – дата проведения самого загадочного совещания советского военного и политического руководства, по поводу повестки дня которого до сих пор ничего не известно. Многие историки, тем не менее, считают, что именно в этот день до командующих приграничными округами (фронтами) довели содержание бывших до сей поры абсолютно секретными оперативных планов. В другой своей работе – «23 июня – «День М» – М. Солонин несколько сужает рамки принятия упомянутого решения: теперь временной диапазон находится между 6 апреля и 5 мая 1941 года (с. 160). Последняя дата, по-видимому, выбрана в связи с тем, что именно в этот день в округа ушла некая – до сих пор засекреченная – директива Генштаба, которая, по мысли В. Суворова, как раз и ориентировала Красную Армию на подготовку к нападению на Германию и её союзников. В тот же день Сталин назначил себя премьером и произнёс знаменитую (и тоже до сих пор не найденную) «милитаристскую речь» перед выпускниками военных академий, основные тезисы которой, тем не менее, известны благодаря воспоминаниям десятков свидетелей. М. Солонин считает, что Сталину пришлось повторно приблизить дату удара по Германии, и что произошло это «в середине июня (где-то между 10-м и 20-м числами)» (там же, с. 280). Насколько я понимаю, уважаемый историк, изучивший журнал посещений Сталина и отметивший дни, когда в кабинете вождя собирались наиболее представительные контингенты высших военных, склоняется в пользу 18 июня.

Я пришёл практически к тому же выводу. Правда, при этом я исходил из своей гипотезы о том, что советский «день М» был завязан на окончательно определённый фюрером день германского нападения (которое, согласно сталинскому плану, не должно было состояться). «Точка невозврата» для Гитлера, напомню, приходилась на 17 июня: именно этот день ещё 10 июня был определён Вермахту в качестве последнего, когда план «Барбаросса» ещё можно было отменить или перенести. Получив сигнал о подтверждении даты нападения, вечером 18 июня немецкие танковые и моторизованные соединения начали покидать районы выжидания и занимать исходные районы у границы. Это, разумеется, было зафиксировано советскими разведорганами: я привёл немало свидетельств этого в книге «22 июня: никакой внезапности не было!». Вечером того же дня – 18 июня – точно такие же действия начали совершать и советские мехкорпуса. Чуть позже – 19–21 июня – были окончательно созданы и выведены на передовые КП управления фронтов, приведены в состояние повышенной боевой готовности большинство частей и соединений приграничных округов, а также советский военно-морской флот.

Так или иначе, «скорректированная» дата советского удара «по Солонину» – в диапазоне с середины июня до конца августа 1941 г. «Вероятно, – утверждает историк, – предполагалось начать наступление Красной Армии в последних числах июня 1941 г. В рамках этого плана... днём начала открытой мобилизации был установлен понедельник, 23 июня 1941 г.» (сборник «Правда Виктора Суворова. Окончательное решение», с. 88). Я готов согласиться с мнением М. Солонина, который (вместе с К. Закорецким) и подтолкнул меня к тому же выводу: начало Большой войны должна была ознаменовать «Большая провокация», организованная самим же Сталиным. Организационной подготовке такой провокации именно в этот период – 22 июня 1941 года – я посвятил одну из глав данной работы.

Вместе с тем, я не согласен с М. Солониным в том, что потрясённым вождь мирового пролетариата оказался из-за «невероятного совпадения». Мол, Вермахт ударил как раз в тот момент, когда «сталинские соколы», сев в кабины импортных германских Ju-88 и родных советских ДБ-3 и СБ, готовились взлететь в небо, чтобы отбомбиться по советским городам. Кстати, возможно, что и взлетели: я уже упоминал в предыдущих главах о довольно многочисленных фактах проведения советскими военно-воздушными силами загадочных ночных учений в ночь с 21 на 22 июня 1941 года. Ранее я приводил факты и того, что именно в эту ночь всяческие «экспериментальные/опытные/показательные» учения возле границы вдруг затеяли проводить не только авиаторы, но и представители других родов войск – например, артиллеристы и пехотинцы. Также из перечисленных мною фактов становится ясно и то, что происходили эти ночные «тренировки» с до сих пор неизвестной тематикой практически на всём протяжении советско-германской границы: в Прибалтике, Белоруссии и на Украине. Не попалось мне соответствующей информации о ночных манёврах советских ВВС и других родов войск в ночь с 21 на 22 июня 1941 года пока лишь в отношении самых северных и самых южных участков будущего противостояния – на границах с Норвегией, Финляндией и Румынией. Между прочим, если военные занимаются учениями, да ещё и в приграничье, то принимающие в них участие части и соединения автоматически находятся в состоянии повышенной боевой готовности. Во всяком случае, именно так обстояло дело во время моей собственной службы «под знамёнами» в середине 80-х. Скажем, если армии стран Варшавского Договора проводили совместные учения по отражению воздушного нападения НАТО, то все соединения ПВО в западных районах СССР «стояли на ушах» и часто спали не раздеваясь в течение как минимум недели. Но вернёмся к М. Солонину...

Прежде всего, сам же он и говорит: вероятность подобного совпадения – «всё равно, что во время дуэли попасть пулей в пулю противника». Это тем более невозможно, имея в виду, что чуть ли не вся Красная Армия (от Жукова с Тимошенко – до лейтенантов Петрова и Покрышкина) знала о дате и часто даже времени германского выступления. Гораздо менее невероятной звучит моя гипотеза о «козырной карте». Разумеется, её вряд ли получится обосновать с помощью найденных в архивах документов: если они и были, их давным-давно уничтожили (или уничтожают сейчас – в процессе так называемой «оцифровки»). Несмотря на это, моя теория объясняет загадочные события, происходившие 20–22 июня 1941 года, с точки зрения, которая:

1) исключает «идиотизм», «доверчивость» и «душевный паралич» Сталина, якобы проявленные им накануне войны;

2) строится на обширном базисе косвенной информации. Считаю, что я достаточно убедительно продемонстрировал, что Сталин вполне мог считать, что имел «технические» возможности для устранения Гитлера. Предположение о существовании подобного плана полностью укладывается в «модус операнди» советского диктатора и его спецслужб, оно соответствует и повадкам партии большевиков в целом;

3) позволяет сделать допущение о том, что некое несчастливое для планов Сталина «совпадение» скорее всего действительно имело место, но было при этом гораздо менее невероятным, чем в версии, которой придерживается М. Солонин. Я предполагаю, что «невезучесть» советского деспота заключалась в следующем: в последний момент сразу несколько планов по устранению Гитлера одновременно пошли наперекосяк. Такое Сталину действительно было трудно предположить – особенно, если это произошло уже после получения донесения о том, что как минимум один из вариантов ликвидации фюрера «выстрелил», и оставалось лишь ждать скорых и приятных известий на этот счёт;

4) позволяет понять временную цепочку между ликвидацией Гитлера, задуманной Сталиным провокацией (или началом нападения Вермахта – что, по сути, послужило бы нечаянно оказанной немцами Сталину «услугой»), назначенным на 23 июня началом открытой фазой мобилизации и запланированным на конец июня «двойным ответным ударом» Красной Армии. Дело в том, что за смертью «бесноватого» наверняка последовала бы некая стратегическая пауза, в ходе которой новые правители Германии попытались бы «замять» инцидент на границе и предотвратить совсем не нужную им войну с рассерженным СССР. 120 дивизий ударного эшелона Вермахта при этом топтались бы на месте и/или начинали бы отвод войск от границы. Красная Армия тем временем спокойно провела бы открытую фазу мобилизации, за 2–3 дня (начиная с 23 июня) довела бы численность приграничных частей и соединений до штатов военного времени и окончательно вывела бы 171+ дивизий первого стратегического эшелона на исходные позиции для нападения.

На эту мысль наводят и факты, свидетельствующие о том, что окончание (или начало) ряда мероприятий, проводимых в Красной Армии, были завязаны не на 21 июня и не на 1 июля, а на дни между этими двумя датами. Так, Р. Иринархов подсказывает, что «21 июня командование 47-го и 44-го стрелковых корпусов, 17, 50, 121 и 161-й дивизий получило распоряжение штаба округа (ЗапОВО) на передислокацию своих частей на запад, которая была назначена на 23 июня» («1941. Пропущенный удар», с. 264). Ссылаясь на с. 11–12 «Сборника боевых документов Великой Отечественной войны» № 35, М. Солонин приводит «Приказ командующего Прибалтийского ОВО № 0052 от 15 июня 1941 г.: «...Установку противотанковых мин и проволочных заграждений перед передним краем укреплённой полосы готовить с таким расчётом, чтобы в течение трёх часов минное поле было установлено (прим. автора: насколько я в курсе, никаких минных полей в ПрибОВО так и не установили)... Проволочные заграждения начать устанавливать немедленно... С первого часа боевых действий организовать охранение своего тыла, а всех лиц, внушающих подозрение, немедленно задерживать и устанавливать быстро их личность... Самолёты на аэродромах рассредоточить и замаскировать в лесах, кустарниках, не допуская построения в линию, но сохраняя при этом полную готовность к вылету. Парки танковых частей и артиллерии рассредоточить, разместить в лесах, тщательно замаскировать, сохраняя при этом возможность в установленные сроки собраться по тревоге... Командующему армией, командиру корпуса и дивизии составить календарный план выполнения приказа, который полностью выполнить к 25 июня с.г.» («23 июня – «День М», с. 265).