Порабощенные сердца - Эдит Хилл

— Человек бывает рабом только тогда, когда позволяет себе быть им.

Она напряглась.

— Где ты это слышал? — Она знала ответ прежде, чем он произнес его.

— Мне сказал Гален. — Осторожно взглянув, он, должно быть, понял, что больше не нужно ничего говорить. Скользнул под мех и, устроившись поудобнее, закрыл глаза. И тихо шепнул, почти про себя:

— Может быть, они потому и высекли его… что он никогда не будет рабом. Я думаю, они боятся его.

Она невольно криво усмехнулась от проницательности мальчика.

— Я тоже так думаю, — прошептала она, не понимая, почему мысль о силе воли римлянина успокоила ее. — А сейчас ты должен уснуть.

— Рика?

— Да?

Голубые глаза снова широко открылись.

— Если бы Гален не ударил Балора за его слова, я бы сделал это.

Она смахнула проступившие слезы.

— Я знаю, ты сделал бы это. — Она похлопала его по руке и наклонилась поцеловать. — Поэтому ты так дорог мне, Дафидд. Ты защитил бы меня и мою честь. У тебя мужество не мальчика, а великого воина.

Он покраснел, но все же в выражении его лица была не только радость от похвалы. Несомненно, в нем была также надежда.

— Значит, на самом деле ты не ненавидишь его. Я думаю, нет. Ты попыталась помочь ему сегодня, теперь он должен тебе нравиться.

— Это… это все не так просто, Дафидд. — Она отвернулась.

— Ты хотела помочь ему, — настойчиво повторил он.

— Да, но…

— Тогда он тебе нравится. Ты больше не ненавидишь его.

— Это нелегко.

— Нет, легко. Легко знать, любишь ты кого-либо или ненавидишь. Я ненавижу Балора потому, что он такой жестокий и обижает других. Мирддин добрый, и я люблю его. Кажется, мне нравится рыжеволосый римлянин, он смешной. Тот большой и лысый… он раньше не нравился мне. Но сегодня он тоже по-своему хотел защитить тебя. Мне кажется, теперь он мне тоже нравится…

Она смотрела невидящим взглядом в огонь очага и слушала болтовню ребенка. Как легко для него было любить или ненавидеть…

"Я позабочусь о том, чтобы твоя ненависть уменьшилась и исчезла", — внезапно прозвучало в голове. Она почувствовала подступающие слезы.

Дафидд сел.

— Рика, почему ты плачешь?

— Я не плачу.

— Нет, плачешь. — Он протянул руку и, коснувшись щеки, отпрянул. — Посмотри, мокрая.

— Ох, Дафидд… — Она вздохнула. — Ты задаешь слишком много вопросов, на которые у меня нет ответов. Засыпай, возможно, завтрашний день принесет ответы.

Она поцеловала его в последний раз и поднялась. Если бы только рассвет действительно принес разрешение ее проблем…

— Рика? — пробормотал сонный голос.

Она не обернулась.

— Да?

— Может быть, тебе надо посмотреть на него…

Маурик сидел скрестив ноги на тюфяке, набитом папоротником и покрытом шкурами. Пока еще твердой рукой он поднес к губам деревянную кружку, которая уже столько раз наполнялась и опустошалась, что он потерял счет. Откинув голову, сделал большой глоток. Хотя никакое количество вина не могло погасить ярость, кипящую внутри с тех пор, как вернулся в крепость, он, тем не менее, пытался попробовать — ничего другого не оставалось.

Оглядываясь назад, он понимал, какую ошибку допустил, отсутствуя последние три дня. Действительно, даже блеск охотничьих успехов померк, когда он узнал о происшедших событиях. Ссора между Балором и римлянином окончилась бы совсем по-другому!

Горло перехватило от приступа ярости, и он захлебнулся. Кашляя, произнес про себя проклятие. Этот болван должен был сразу убить темнокожего ублюдка и отрубить ему голову. Вместо этого, пытаясь восстановить свою репутацию, он умудрился только поднять репутацию своего врага. Всю оставшуюся жизнь Балор будет носить отметину римлянина — рваный шрам на щеке. Лицо — по поверьям ордовиков воплощение чести — всегда будет напоминать о его поражении. А римлянин может гордо носить свои шрамы. Он молча перенес кнут и доказал свое мужество всем.

Меньше всего Маурик хотел, чтобы раб-центурион вырос в глазах людей. Совет старейшин теперь будет более, чем когда-нибудь, склонен одобрить этот предательский план мира. Выругавшись, Маурик отбросил пустую кружку.

Звук от удара тяжелого предмета о глиняный пол разбудил одного из воинов, спящих в хижине. Тот встал с ложа и подошел к очагу.

Почувствовав наконец действие вина, Маурик наклонился вперед и смотрел на игру света на обнаженной фигуре воина. Гордость своим телом вызывала интерес к телу других, и Маурик оценил телосложение и грациозные движения молодого воина, стоящего возле очага и подкладывающего в огонь длинные поленья.

Его звали Инир, вспомнил Маурик, разглядывая женственные линии тела. Тонкие брови, точеные скулы и безупречная кожа могли поспорить с красотой женщины. В чреслах Маурика возникло знакомое возбуждение, и он беспокойно лег на бок, опершись щекой на руку.

Звук привлек внимание юноши, и он повернул голову. Его взгляд встретился со взглядом Маурика, потом ушел в сторону. Мгновение спустя его правая рука, спокойно лежащая на обнаженной груди повыше сердца, шевельнулась. Не отрываясь от тела, рука скользнула к горлу и вдоль щеки, пока длинные пальцы не скрылись в беспорядке рыжевато-каштановых локонов.

Несомненно, это было приглашение.

Маурик почувствовал ответное возбуждение. Перспектива заполучить этого грациозного юношу в качестве любовника была привлекательной.

Инир, должно быть, прочитал его мысли, потому что, слегка повернувшись, дал Маурику получше разглядеть себя. Когда его взгляд достиг живота, Инир опять повернулся к огню, открывая разгоряченному взгляду Маурика стройные бедра и гладкие выпуклости ягодиц.

Маурика обрадовало это молчаливое согласие, в качестве партнера в постели он всегда предпочитал своих товарищей-воинов. Как многие из них, он полагал, что мужчина — какой бы потенцией он ни обладал — после акта любви оказывается побежденным и его бессилие есть нечто вроде временной смерти. Поэтому в отличие от других воинов племени, получающих удовольствие как от мужчин, так и от женщин, он не мог удовлетвориться женщиной, если она охотно отдавалась ему. С ними он предпочитал бороться за то, что в конце концов брал. И все-таки даже в разгар удовольствия его мучило ощущение капитуляции и неудачи. Поэтому, если он мог выбирать, то ложился в постель только с теми, с которыми удовольствие и поражение были бы обоюдными.

То, что стройный воин у очага обещает такое обоюдное удовольствие, было бесспорно. Он снова повернулся и взглянул на Маурика, повторив жест, на этот раз сверху вниз.

При виде очевидных свидетельств желания юноши Маурик возбудился. Он поднялся на коленях и поманил к себе Инира.