Дама с рубинами - Марлитт Евгения

– О, что ты наделала, несчастная Бэрбэ! – воскликнула она с гневом и как была, в тальме и шляпе, побежала наверх по лестнице.

Она бы много дала, чтобы избавить свою Гретхен от бурной сцены или, по крайней мере, увещеваниями и своим ходатайством хоть немного успокоить бурю, но опоздала: в ту самую минуту, как она входила в галерею, из красной гостиной появился Рейнгольд в сопровождении бабушки. Он сделал глубокий иронический поклон по направлению коридора, а госпожа советница крикнула:

– О, милая Грета, тебе, кажется, понравилось разыгрывать роль красавицы Доротеи! Недавно ты явилась в ее венчальном платье, точь-в-точь как она представлена на портрете, а сегодня пугаешь людей, изображая белую женщину!

– Да, даму с рубинами! – добавил Рейнгольд. – Бэрбэ почти помешалась от испуга, увидев промелькнувший, но коридору знакомый нам белый бурнус, и смутила весь дом. Да чего ж другого можно ожидать? Вы все в заговоре против меня и невольно выдаете друг друга!

При этих дерзких словах Маргарита показалась из коридора. Она ничего не возразила – смущение сковало ее уста.

– Обманщица! – набросился на нее Рейнгольд. – Так вот какими потайными ходами ты ходишь? Хорошим вещам ты научилась, пожив вне родительского дома!

– Опомнись, Рейнгольд! – со спокойной серьезностью и истинным величием остановила его Маргарита, направляясь мимо него к тете Софи, но он заступил ей дорогу.

– Так спасайся у своей гувернантки, ты всегда находила у нее защиту и помощь!

– И ты туда же, – не выдержала тетя Софи. – Вашей гувернанткой я не была никогда, – она как-то сухо засмеялась, – я не знаю ни французского, ни английского языка и светских манер у меня тоже нет, но чем-то вроде сиделки была я для вас. Я оберегала вас, насколько могла, и не жалела своих сил: когда ты целый год не мог ходить на своих слабых ножках, мои руки носили тебя по дому и двору, я никогда не доверяла тебя чужим людям. И вот теперь ты можешь бегать, но не на радость другим. Ты бегаешь, как тюремщик, и не только не даешь никому думать и жить по-своему, но даже и дышать, все должны плясать под твою дудку – старый дом Лампрехтов обратился благодаря тебе в смирительный дом. Ни в тебе, ни в твоем хлебе я не нуждаюсь и беру с собой Гретель!

Слушая этот строгий выговор, длинный молодой человек все ниже опускал голову в пушистый воротник шубы, и глаза его смущенно блуждали по стенам.

Он хорошо помнил, как во время болезни тетя Софи просиживала по нескольку недель подряд у его изголовья и днем и ночью, кормила его приготовленными ею самой кушаньями, потому что у него не было аппетита, носила его, уже семилетнего мальчика, по лестнице, и краска, разлившаяся вдруг по его бледным щекам, вероятно, была краской стыда.

Но советница возмутилась.

– Неужели вы думаете, что мы отпустим с вами свою внучку – спросила она рассерженно. – Это несколько смело и опрометчиво, моя милая! Я думаю, что богатая наследница и сама не решится переселиться в первую попавшуюся бедную каморку.

Тетя Софи иронически усмехнулась.

– Можно только порадоваться за государство, что вы не оценочный комиссар, госпожа советница! Положение вовсе не так дурно, как вы себе его представляете, – недаром же я тоже ношу имя Лампрехтов! Заметьте, что я это говорю только для того, чтобы снять с себя обвинение в смелости и опрометчивости.

Маргарита подошла и нежно обняла свою милую тетю.

– Бабушка ошибается, – сказала она. – Я вовсе не богатая наследница, как все считают, и от души рада бы поселиться в бедной каморке, чтобы жить с тобой. Но мы еще не можем покинуть этот дом: я должна выполнить миссию, а ты – помочь мне, тетя.

– Но путь твой для выполнения миссии будет закрыт с нынешнего дня, Грета. Я велю заделать дверь на чердак пакгауза – она совершенно бесполезна, и положу всему конец. Должен же я, наконец, позаботиться о своем покое, – сказал Рейнгольд, крепче запахивая на груди шубу, словно ему было холодно, и, направляясь к выходу; слабо шевельнувшееся в нем доброе чувство было уже подавлено совершенно. – Впрочем, мягко говоря, с твоей стороны довольно бессовестно говорить, что тебе мало достается из наследства, – прибавил он, оборачиваясь к ним опять. – Ты получаешь гораздо больше, чем полагается по закону дочери. Если бы папа сделал заблаговременно духовное завещание, как это было его обязанностью относительно меня, его преемника по торговле, то дела теперь обстояли бы иначе, и мне не пришлось бы выплачивать тебе таких огромных денег.

– Да, я с тобой согласна, что не имею права получать так много денег, я должна буду поделиться, – возразила Маргарита значительно.

– Еще раз со мной? – иронически рассмеялся Рейнгольд. – Оставь, пожалуйста! Ты даже еще не имеешь права распоряжаться своим состоянием, да мне и не надо твоего великодушия, так же как и я со своей стороны не желаю поступиться ни одним унаследованным мною пфеннигом или правом. Каждый за себя – это мое правило! Кстати, бабушка, мы нигде не нашли ничего похожего на какой-нибудь деловой контракт между папой и тем человеком. – Он указал на пакгауз. – Поэтому все эти требования, к которым ты относишься как-то таинственно, чистейший вздор. Я так на них смотрю и не хочу об этом больше слышать. Впрочем, благодарю тебя, что ты исполнила мою просьбу и сошла сюда, теперь ты могла, по крайней мере, убедиться, как коварно и исподтишка привыкла действовать моя сестра.

Он вышел, с шумом захлопнув за собой дверь. Маргарита стояла вся бледная, даже губы ее побелели.

– Не принимай этого так близко к сердцу, Гретель, – утешала ее тетка. – Тебе ведь все это знакомо с детства – ты всегда была козлом отпущения, из-за чего он и стал таким бессердечным эгоистом.

– Настоящим мужчиной, несмотря на свою молодость, хотите вы сказать, милая Софи, мужчиной, который не позволит себя провести, не позволит, и шутить над собой, – перебила ее советница. – Маргарита сама виновата, что он высказал ей неприятные вещи. Она не должна была идти к людям, о которых знала, что они предъявляют невозможные требования к наследникам.

– Эти требования справедливы, – твердо возразила молодая девушка.

– Как, – вскипела советница, – в благодарность за оказанное им тобой милосердие негодяи наговаривают тебе, дочери, на покойного отца! И ты веришь их басням?! – Она торопливо поправила шляпу. – Здесь слишком холодно. Ты пойдешь со мной наверх, Грета, мне надо с тобой поговорить.

Маргарита молча последовала за ней, в то время как тетя Софи с озабоченным лицом спускалась с лестницы.

Глава двадцать шестая

Наверху в гостиной попугай встретил молодую девушку криком и бранью; она с детства терпеть не могла злую птицу, и попугай это прекрасно чувствовал.

– Будь умником, мой хороший, мое золото, – успокаивала его старая дама, давая крикуну сухарик и гладя его; потом медленно и осторожно сняв со своего кружевного чепчика шляпу и с плеч тальму, она стала бережно укладывать в комод то и другое.

Маргарита то краснела, то бледнела от беспокойства и волнения; она кусала себе губы, но не проронила ни слова, зная, что означает это мнимое спокойствие бабушки, которая всегда представлялась тем более холодной и рассудительной, чем больше была взбешена.

– Ну, я думала, что ты мне невесть что порасскажешь, – сказала, наконец, через плечо старая дама, задвигая ящик, в который уложила шляпу и тальму, – а ты вместо того стоишь у окна и смотришь на рынок; можно подумать, что считаешь ледяные сосульки в желобах.

– Я жду, когда ты меня спросишь, бабушка, – серьезно возразила молодая девушка. – Я не так спокойна, чтобы предаваться такому мирному занятию, у меня натянуты все нервы.

Бабушка пожала плечами.

– В этом ты сама виновата, Грета! Твое излишнее любопытство наказано, тебе нечего было делать в пакгаузе. И я была испугана, когда этот человек внезапно явился в наш дом, заявляя совершенно невозможные вещи, но в мои лета рассудок преобладает над страхом. Я вскоре распознала шантаж и предсказала все, что из этого выйдет, опытному юристу, моему сыну, который странным образом позволил себя обмануть. Старик не может ничем подтвердить своего заявления – у него нет никаких доказательств. Он говорит, что бумаги остались у твоего покойного отца. Но зачем я тебе все это рассказываю? – прервала она сама себя. – Ты это, вероятно, слышала от своего протеже, конечно, с той окраской, какую он придает этому делу, иначе ты бы не сказала, что его требования справедливы.