Слепота - Жозе Сарамаго

Минул час, луна уже высоко, голод и страх отгоняют сон, и никто в палатах не спит. Но дело не только в том, что есть хочется и страшно. Еще, быть может, не улеглось возбуждение от недавнего боя, пусть и проигранного вчистую и с такими ужасными потерями, или в воздухе что-то такое, не определимое словами, но слепцов снедает беспокойство. Никто не осмеливается выйти в коридор, и внутренность каждой палаты поразительно напоминает улей, где жужжат одни трутни, есть такие поразительно неосновательные существа, как известно, мало приспособленные к соблюдению порядка, к исполнению хоть какого-никакого устава, ни в малейшей степени не задумывающиеся о будущем, хотя в отношении слепцов, людей, и без того обиженных судьбой, несправедливо было бы применять понятия трутень или паразит, ибо на чем им тут паразитировать, за счет каких рабочих пчел жить, смешно, ей-богу, и вообще поаккуратней бы надо со сравнениями, больно уж легко слетают они с языка. Впрочем, нет правила без исключения, что в очередной раз нашло себе подтверждение и здесь, в лице некой женщины, которая, чуть только успев войти к себе в палату, вторую в правом крыле, принялась рыться в своем тряпье и рылась до тех пор, пока не отыскала какой-то маленький предмет, а отыскав, зажала его в ладони, как бы для того, чтобы спрятать от посторонних глаз, давние привычки, дело известное, держатся прочно, даже когда приходит такой день и час, когда мы считаем, что их и вовсе уже нет. Но и здесь, где полагалось бы всем быть за одного, а одному за всех, видели мы, как сильные жестоко вырывают хлеб изо рта у слабых, а вот теперь увидим и эту женщину, которая пронесла сюда в сумочке зажигалку, умудрилась не потерять ее во всей этой свалке и неразберихе, и уж так она над нею дрожит, так трясется, словно это непременное условие ее выживания, и не подумает даже, не вспомнит, что, быть может, кто-то из ее товарищей по несчастью сберег последнюю сигаретку, а покурить не может, потому что, сколько ни спрашивай: Огонька не найдется, — огонька не найдется. И теперь уж никогда. Женщина вышла, не сказав ни слова, ни прощайте, ни пока, и вот проходит она пустым коридором, мимо дверей в первую палату, и никто там не заметил ее, вот пересекает вестибюль, где лунный свет очертил и расцветил стоящую на каменных плитах упаковку молока, а женщина уже в левом крыле, и опять коридор, но путь ей лежит в самую его глубину, в дальний его конец, прямо иди, не заблудишься. Да и потом, она слышит голоса, идет на их зов, не верьте, никто ее не зовет, это, так сказать, фигура речи, доносится до нее лишь гвалт и гомон в последней палате, где бандиты сладко пьют и вкусно едят по случаю победы, уж простите намеренное преувеличение, не будем забывать, что все на свете относительно, просто едят и пьют, что есть, и, конечно, всем прочим очень бы хотелось разделить с ними трапезу, но в данном случае и око не видит, и зуб неймет, между ними и пиршественным столом восемь кроватей и заряженный пистолет. Женщина стоит на коленях у двери, перегороженной этими самыми кроватями, и потихоньку подтягивает к себе одеяло с самой нижней, потом со следующей, потом с третьей, а выше ей не дотянуться, но это уже не важно, бикфордовы шнуры протянуты, остается только огонь поднести. Она еще помнит, куда покрутить колесико, чтобы пламя стало длинным, ну и вот он, маленький клинок огня, подрагивает, как острие ножниц. Она начинает сверху, пламя усердно лижет грязную ткань, и та наконец занялась, затлела, теперь среднюю, теперь нижнюю, и женщина чувствует потрескиванье и запах паленого волоса, надо бы поосторожней, она здесь затем, чтобы разжечь этот костер, а не взойти на него, он уготован другим, и слышит доносящиеся изнутри крики, и в этот миг подумала: А если у них есть вода, а если сумеют потушить, и заползла под нижнюю койку, повела зажигалкой вдоль всего матраса, вдоль и поперек, здесь и там, и очажки пламени вдруг стали расти и множиться, и сливаться воедино, превращаясь в сплошную огненную завесу, еще пронеслась по ней бесполезная струя воды, обрушилась на женщину, но поздно, ибо она теперь, чтобы веселей горело, подкинула в костерок собственное тело. Интересно, что там внутри, войти да взглянуть никто, конечно, не осмелится, но ведь зачем-то же дано человеку воображение, вот и давайте представим себе, как огонь резво скачет по койкам, с одной на другую, будто хочет полежать на всех разом, и это ему удается, а бандиты, изведя впустую и бесцельно свой скудный запас воды, теперь пытаются дотянуться до окон, вскакивают, балансируя, на спинки кроватей, до которых еще не добрался огонь, а он как раз и добрался, и они обрываются вниз, падают, а огонь за ними, и от жара уже с треском лопаются оконные стекла, и со свистом ворвавшийся в палату свежий воздух раздувает пламя, ах, да еще, конечно, звучат крики ярости и страха, вопли боли и муки, и здесь следует особо отметить, что звучат они все тише и слабей, а вот женщина с зажигалкой, например, вообще уже давно молчит.

К этому времени по задымленным коридорам бежали в панике и другие слепцы. Пожар, пожар, кричали они, и можно было убедиться воочию, до чего же скверно продумано и организовано размещение людей в этой, называйте, как хотите, клинике для душевнобольных, психиатрической больнице, сумасшедшем доме, посмотрите, ведь каждая из кроватей сама собой, со всеми своими замысловатыми железяками, превращается в настоящий капкан, представьте, какие ужасающие последствия проистекут от того, что в палате на сорок душ, не считая тех, кто спит на полу, предусмотрена только одна дверь, ведь если огонь подберется с этой стороны и перекроет выход, никто не выберется. К счастью, как неоднократно уже бывало в истории человечества, случается, что несчастье несет с собою благо, реже, конечно, говорится о том, что и благо несет с собой несчастье, есть в нашем мире такое вот противоречие, ибо об одном постоянно упоминают, про другое позабывают, ну а в нашем случае благом оказалось то, что на каждую палату предусмотрено вот именно что по одной двери, благодаря чему, то есть благом этим одаривая, огонь, в котором сгорели бандиты, так долго бушевал в их палате, не вырываясь наружу, так что если бы не всеобщее смятение и паника, не пришлось бы, глядишь, скорбеть по другим погибшим. Потому что в этой пресловутой панике очень многие слепцы были насмерть затоптаны, задавлены, в стены вмазаны, такое вот действие она производит, таков ее, можно сказать, природный эффект, когда дает себя знать животное начало, да и растительное было бы не лучше, деревья с травой, будьте уверены, вели бы себя так же, не будь у них корней, так крепко и цепко вросших в почву, а любопытное, надо полагать, зрелище являл бы собой бегущий от пожара лес. Внутренний двор был в полной мере использован в качестве убежища теми слепцами, которые догадались открыть окна в коридоре и выскочили наружу. Иные, выпрыгнув, теряли равновесие, оступались и падали, плакали и вопили, чем, впрочем, занимаются и сейчас, хоть и находятся в безопасности, относительной, разумеется, но будем все же уповать, что, когда прогорит и рухнет крыша, а в небо, как из жерла вулкана, ударит столб пламени и горящей черепицы, огонь не вздумает переметнуться на кроны деревьев. В правом крыле царит не меньший страх, потому что слепцу только дай учуять запах дыма, и он тотчас решит, будто горит где-то рядом, что вовсе не так, и в одно мгновение коридор оказался забит людьми, и если не найдется кому навести тут порядок, худо нам всем придется. Кто-то вспомнил, что жена доктора покуда еше зрячая, да где же она, раздались голоса, пусть скажет, что происходит, куда нам идти, где она, я здесь, только сейчас сумела выбраться из палаты, и произошло это из-за косоглазого мальчугана, спрятался так, что никак не найдешь, но теперь уже он здесь, здесь, я мертвой хваткой вцепилась в него, пришлось силой разжимать мне пальцы, а другой рукой я держу руку мужа, а следом идет девушка в темных очках, а за ней, куда иголка, туда и нитка, старик с черной повязкой, а дальше первый слепец и его жена, все мы рядом, держимся вместе, сбились плотно, как сосновая шишка, которую даже такому жару не расколоть. Между тем кое-кто из здешних слепцов последовал примеру обитателей левого крыла и выскочил во внутренний двор, они не могут видеть, что большая часть здания с той стороны уже обращена в сплошной костер, но чувствуют, каким раскаленным воздухом веет, какой обжигающий ветер дует оттуда, где кровля покуда еще держится, но листья на деревьях медленно сворачиваются от жара. Тогда кто-то крикнул: Да что мы тут застряли, почему не выходим наружу, а ответ, долетевший из этого моря голов, дан был буквально в двух словах: Там солдаты, однако: Лучше от пули помереть, чем изжариться заживо, возразил старик с черной повязкой, и чувствовалось — человек знает, что говорит, а может быть, его устами говорит сейчас та женщина с зажигалкой, кому не выпало легкой смерти от последней пули, выпущенной слепым счетоводом. Сказала тогда жена доктора: Дайте-ка я поговорю с солдатами, не может быть, чтобы они оставили нас умирать вот так, у солдат ведь тоже есть сердце. И, ведомые надеждой на это, слепцы образовали узкий проход, по которому двинулась жена доктора, увлекая за собой своих. Дым застилал ей глаза, так что вскоре она станет слепей своих подопечных. С трудом сумели втиснуться в вестибюль. Двери были высажены, слепцы, прятавшиеся там, быстро поняли, что место небезопасно, захотели выйти, поднаперли, но другие сопротивлялись как могли, то есть очень упорно, ибо в них еще сидел страх попасться на глаза солдатам, однако и они сдались, почувствовав, что огонь совсем близко, прав оказался старик с черной повязкой, лучше от пули помереть. От пули так от пули, за этим, судя по всему, дело не станет, жена доктора сумела наконец выбраться на крыльцо, причем оказалась практически полуголой, потому что обе руки у нее были заняты, и нечем, стало быть, обороняться от тех, кто хотел присоединиться к ее маленькой группе, пробивавшейся вперед, вскочить, так сказать, на подножку отходящего поезда, и вот, наверно, вытаращатся солдаты, когда она предстанет перед ними, выставив на поглядение едва прикрытые груди. И уже не луна освещала обширное пустое пространство между крыльцом и воротами, а неистово полыхающее зарево пожара. Жена доктора закричала: Пожалуйста, пожалуйста, ради всего, что вам дорого, дайте нам выйти, не стреляйте. Никто не отозвался. Прожектор по-прежнему не горел, у ворот не видно было ни одной фигуры. Одолевая страх, жена доктора сошла вниз еще на две ступеньки. Что там, спросил муж, но она не ответила, ибо не могла поверить своим глазам. Спустилась с крыльца и двинулась к воротам, по-прежнему ведя за собой косоглазого мальчика, мужа и всю прочую компанию, и теперь уже последние сомнения отпали, солдаты ушли, или их увезли, потому что они, да, и они тоже ослепли, и наконец-то слепы стали все.