Социализм. История благих намерений - Александр Монович Станкевичюс

с. 309].

Для удара по народникам Плеханов написал такие работы, как «Социализм и политическая борьба» и «Наши разногласия». Им же в 1885 г. была написана первая программа русской социал-демократии. Именно через Плеханова из народничества в «научный социализм» перешел Ленин. Молодой двадцатипятилетний социалист впервые познакомился со своим учителем, Георгием Плехановым, в 1895 г. в Швейцарии, после чего основал в Петербурге организацию «Союз борьбы за освобождение рабочего класса» – ее довольно быстро разгромили власти, а Ленин получил свой первый тюремный срок и вторую ссылку.

В целом надо сказать, что активное знакомство русского социалистического движения с идеями Маркса и Энгельса в период 1880-1890-х гг. представляется довольно мучительным в том плане, что у прогрессистски настроенной интеллигенции появляется привлекательная альтернатива старым народническим идеям – «научно обоснованный» социализм Маркса. В ходе этого процесса происходит последовательное размежевание социалистов, появляется задел для различий у будущих социалистических партий. Прежде возлагавшие надежду на крестьянство многие левые интеллигенты обратились к другому «угнетенному» классу, все более увеличивающемуся численно пролетариату – в условиях бурного экономического роста численность рабочих в России росла очень быстро. Левая интеллигенция видела себя, как о том совершенно открыто говорится в брошюре «Социализм и политическая борьба», написанной группой «Освобождение труда», «руководительницей рабочего класса в предстоящем освободительном движении» [264].

Однако тут стоит указать на одну интересную деталь. В своем письме Вере Засулич Карл Маркс дал определенные теоретические основания для существования русского «крестьянского» социализма. В 1881 г. он пишет ей следующее: «Исследуя происхождение капиталистического производства, я говорю: “Итак, в основе капиталистической системы лежит коренное отделение производителя от орудий производства… основа же всего этого развития – экспроприация земледельцев. Пока она завершилась в полной мере лишь в Англии… Но все другие страны Западной Европы совершают тот же путь”. Таким образом, “историческая неизбежность” этого пути умышленно ограничена странами Западной Европы. Основания такого ограничения указаны в следующем месте гл. XXXII: “Частная собственность, опирающаяся наличный труд… вытесняется частной капиталистической собственностью, опирающеюся на эксплуатацию чужого труда, на систему заработной платы”. Итак, на этом пути, свойственном Западу, дело идет о превращении одного вида частной собственности в другой вид частной собственности. У русских крестьян, наоборот, дело шло бы о превращении их общинной собственности в частную собственность. Поэтому исследование, произведенное в “Капитале”, не дает доводов ни за, ни против жизненности деревенской общины; но выполненное мною специальное изучение этого вопроса, для которого я брал матерьялы из первоисточников, привело меня к убеждению, что эта община является точкой опоры социального возрождения в России; но для того, чтобы она могла играть эту роль, нужно было бы сперва устранить пагубные влияния, давящие ее со всех сторон, и затем обеспечить ей нормальные условия свободного развития» [63].

Узнали ли об этом ответе Маркса широкие левые массы или нет, но «русский социализм» (революционное народничество), видевший своей опорой крестьянство, продолжал свое существование все последующие десятилетия, прежде всего в партии социалистов-революционеров. Более того, по мнению критики Владимира Ленина со стороны бывших соратников по партии, его учение было синтезом искаженного марксизма и революционного народничества (в частности, анархического учения Михаила Бакунина). Бакунин выступал против «диктатуры пролетариата», а главной движущей силой революции считал наиболее бедные слои рабочих и крестьян, которых призывал участвовать в восстаниях и бунтах до тех пор, пока не будет достигнута цель социальной революции. Павел Аксельрод писал, что «большевизм есть не что иное, как осуществление в действительности – в грандиозном масштабе в варварски-насильственных формах – заветов Бакунина и Нечаева, этих духовных предков большевизма» [7, с. 85]. В работе «Кто изменил социализму» Аксельрод вопрошает: «…разве нельзя отличить в этом захвате власти большевиками воскрешенных идей русского бланкизма, которые преобладали среди русских революционеров после краха партии “Народная воля”?» [7, с. 485]. В другом месте той же работы читаем: «смелый захват власти большевиками и их “коммунистическая советская республика” есть на самом деле ничто иное, как попытка дать практическое приложение стремлениям и мечтам тех русских революционеров до социал-демократического периода, программу и тактику которых так резко критиковали последователи научного социализма, русские социал-демократы, среди которых был также и Ленин» [7, с. 474].

Читатель может здесь спросить: а что могло быть не так с большевистским переворотом, что его критиковал социалист Аксельрод (и другие – например, Мартов, Потресов)? Дело в том, что русские социалисты не могли разработать общую стратегию относительно прихода к власти. Одни считали, что такой приход может быть только через насильственную социалистическую революцию в ближайшие годы (а в годы Первой мировой войны считали, что империалистическая война должна перейти в гражданскую), а другие полагали, что социал-демократия в России может работать в условиях буржуазного парламентаризма и добиваться своих целей эволюционным путем (на Циммервальдской конференции многие из этого крыла призывали к заключению безусловного мира между воюющими странами). Уже после октябрьского переворота некоторые «умеренные» социалисты (меньшевики, образовавшиеся в результате раскола РСДРП в 1903 г.) считали, что большевики уничтожают завоевания Февральской революции и устанавливают новую деспотию вместо демократии для большинства населения (рабочих и крестьян). При этом и те и другие социалисты опирались на марксистскую формационную теорию, в ходе которой общество проходит социальную революцию в конце каждой формации в тот момент, когда противоречия в старой формации накопились в достаточной степени, а производительные силы достигли определенного уровня развития. Поэтому вставал вопрос: готова ли Россия к революции, достаточно ли развит в ней капитализм, чтобы перейти к социализму. Ленин и большевики в определенный момент сочли, что достаточно, а остальное можно будет доработать с помощью «диктатуры пролетариата» (в будущем следствием этого стали насильственные индустриализация и коллективизация при Сталине). Для тех социалистов, кто не видел в России предпосылок к скорому переходу к социализму, предпочтительнее было опираться на опыт и поддержку западной социал-демократии и постепенный рост рабочего класса, которого было явно недостаточно для перехода к полноценной рабочей демократии, – а значит, альтернативой могла быть только диктатура меньшинства, что было для этих социалистов недопустимо. Учитывая стомиллионное крестьянское население России, Ленин действительно вынужден был обратить внимание на крестьянские массы – и поначалу на самые бедные (в эпоху «военного коммунизма» они стали опорой для кратковременных и неудачных коммунистических преобразований на селе в 1918–1920 гг.). Однако заигрывание с этой массой было недолгим и вскоре большевики перешли к откровенной деспотии (как мы увидим далее), т. е. к той самой диктатуре меньшинства.

Осуждали «умеренные» социал-демократы и т. н. «бланкизм» в движении большевиков – течение, названное по имени французского социалиста-утописта Луи Огюста Бланки и подразумевавшее примат революции над реальной практикой социализма, уничтожение буржуазного строя внезапным вооруженным выступлением и установлением