Последний этаж - Иван Лазутин

— Чем вы так опечалены? — спросила Татьяна Сергеевна. Видя, как дрогнули серые губы Серафима Христофоровича, который хо тел что-то сказать, но горловые спазмы перехватили его голос, она поняла, что в жизни этого всеми уважаемого в театре человека случилась беда.

— Уж не заболели ли?

— А вы что, ничего не знаете? — дрогнувшим голосом произнес старый архивариус.

— Нет… А что?.. — Вопрос Татьяны Сергеевны прозвучал испуганно, словно через несколько секунд она узнает такое, что резанет ее по сердцу.

— И не читали вчерашней «Правды»?

— Не читала… Я последние четыре дня провела в Абрамцеве, на даче у друзей. А газеты они туда еще не перевели. Что-нибудь случилось?.. — Только теперь в голове ее отблеском молнии сверкнула страшная догадка: «Кто-то умер…»

— Да, случилось, Татьяна Сергеевна… — Серафим Христофорович поднес к глазам аккуратно сложенный белоснежный платок. — Умер Кораблинов…

Татьяне Сергеевне сразу стало душно, она тяжело задышала, и в первую минуту была никак не в состоянии представить Кораблинова мертвым. Щеки ее опахнула матовая бледность.

— Отмучился, бедняга, — еле слышно проговорила Татьяна Сергеевна. — Последние полгода он был так болен. Когда будут похороны?

— Сегодня. — Серафим Христофорович посмотрел на часы. — Через полчаса в Доме актера начнется гражданская панихида. — Взгляд его упал на букетик незабудок. — Как жаль, что вы об этом горе только что узнали. И ведь как умер-то… Так умирают только святые и короли.

— Как он умер? — подавленно спросила Татьяна Сергеевна, как-то сразу растерявшись и не зная, что она, старый и верный друг Кораблинова, должна сейчас делать. А оно непременно должна что-то делать и делать больше других…

— Во вторник утром ему принесли в комнату газету и прочитали вслух программу радио, где говорилось, что сегодня, в субботу, будут по первой программе передавать радиоспектакль «Король Лир». Последние полгода он уже не поднимался с кровати. А тут радость так его всколыхнула, что он встал, взял газету, через силу подошел к окну, своими глазами прочитал программу и сел в кресло. И пот… Страшный пот прошиб его. И умер. Напоследок, уже умирая, успел сказать только два слова.

— Какие же это были слова? — Задыхаясь от прихлынувшего удушья, Татьяна Сергеевна глотала подступавшие к горлу слезы.

— «Я счастлив…» Это были его последние слова.

Горе, так неожиданно обрушившееся на Лисогорову, которое всегда настигает человека неожиданно, бьет из-за угла, со спины, расслабило ее тело. Не хватало воздуха. Ей даже вдруг показался нелепым и жалким весь прожитый день. Она не понимала, зачем всего каких-то полчаса назад, сидя перед зеркалом в парикмахерской, она думала о том, как, восседая в президиуме предстоящего собрания, она будет выглядеть из зала.

Словно побитая и в чем-то виноватая перед людьми, Татьяна Сергеевна шла следом за Серафимом Христофоровичем. При входе в Дом актера старик предупредительно остановился, слегка поклонился ей и, уступая дорогу, открыл дверь.

Траурная мелодия Шопена, в которой на своем убаюкивающе-скорбном языке вечность разговаривала с человеком, уже в холле пахнула на Татьяну Сергеевну чем-то таким, от чего ей хотелось, как несправедливо обиженному ребенку, разрыдаться. Но тут же это глубоко горестное чувство словно белым огромным крылом невиданной птицы было сметено с души ее, как только она увидела перед собой большой портрет Кораблинова. Она и раньше, еще лет двадцать назад, знала этот портрет, он висел в фойе театра в ряду корифеев сцены. Было в этом лице что-то от уверенности в своем неоспоримом превосходстве над теми, чьи портреты висели рядом с ним. А дрогнувшая улыбка, затаившаяся на четко очерченных изломах рта, как бы говорила: «Что не подвластно мне?!»

Гражданская панихида еще не началась. В почетном карауле у гроба, заставленного венками живых цветов, с траурными повязками на рукавах застыли в скорбном оцепенении Воронов, Мансуров, Гудимов и Правоторов.

Татьяна Сергеевна потихоньку прошла поближе к гробу и встала так, чтобы лучше видеть лицо покойного, подсвеченное сверху лучом прожектора.

Мелодия Шопена, то замирая и медленно падая в бездонную глубину земной скорби, то вдруг оживая и стремительно взлетая в райское поднебесье, где сама вечность обещала человеку надежду на счастье небытия, окутывала своей горестной паутиной всех, кто пришел на последний поклон к другу и большому артисту.

Слезы застилали глаза Татьяны Сергеевны и скатывались теплыми ручейками по щекам. Она даже не утирала их, испытывая сладостно щемящее облегчение.

В двух шагах от изголовья гроба, не шелохнувшись, остановив взгляд на лице покойного, стояли три очень похожие друг на друга женщины в темных одеждах. По крутым изломам бровей и широко расставленным большим выразительным глазам и четким линиям ртов Татьяна Сергеевна поняла, что это были дочери Кораблинова. Она видела их еще маленькими девочками со светлыми косичками. Рядом с ними, поддерживая их под локоть, стояли мужья.

«Вот они, трое… Корделия, Гонерилья и Регана…» — подумала Татьяна Сергеевна, вглядываясь в печальные лица дочерей покойного.

Почувствовав на своем плече чье-то прикосновение, Татьяна Сергеевна обернулась. Серафим Христофорович слегка склонил свою седую голову и, глядя на часы, с ноткой радости в голосе тихо проговорил:

— Вот уже пять минут, как по Всесоюзному радио идет спектакль «Король Лир». — Сказал, глубоко вздохнул и, скрестив на груди старческие руки, высоко поднял голову и замер в скорбной торжественности.

А он, Кораблинов, собравший вокруг себя в этот теплый солнечный день столько именитых друзей и неименитых поклонников, утонув в цветах, лежал в гробу с застывшей на устах улыбкой, которая словно говорила: «Я ухожу от вас королем. Посмотрим — кем вы ко мне придете».

ИВАНУ ЛАЗУТИНУ — 80 ЛЕТ!

По-разному складываются писательские судьбы, входят они в жизнь и определяется их имя в литературе, устанавливается читательский спрос и интерес.

Должно сказать, что Иван Лазутин со своим знаменитым «Сержантом милиции» — в нашу литературную жизнь не просто вошел — ворвался в нее!

Уже после опубликования этой повести в нескольких номерах журнала «Советская милиция», в адрес редакции журнала и автора — потоком пошли письма. А выход в свет книги в «Воениздате» в 1957 году — увеличил их поток настолько, что из отдела писем издательства в рабочий кабинет «начинающего» тогда писателя стали поступать телефонные звонки: «Что делать с таким количеством писем, исчисляемыми не пакетами, а мешками?»

Помнится, будучи как-то у своего автора Ивана Лазутина на даче — увидел я в его гараже короба и целлофановые мешки. Поинтересовался: что это он тут хранит? Иван Георгиевич улыбнулся:

— Читательские письма. Их ведь поступало столько, что физически невозможно было не то что пересмотреть — даже распечатать… Если попытаться определить хотя бы приблизительно причину успеха «Сержанта милиции», следует, в первую очередь, указать на тогдашнюю обстановку в стране. В те дни только что были созданы отделы по борьбе с бандитизмом. Криминогенная обстановка обострялась. Наступали времена «народных дружин». А литература и кино в те годы и до того — милиционеров да почему-то пожарников представляла главным образом, эпизодически, да и то в комическом, карикатурном виде. А тут… милиционер — сержант Захаров, вчерашний фронтовик, студент юрфака Университета. Парень с открытым человеческим лицом, добродушной, но строгой улыбкой и чутким, отзывчивым сердцем!..

Должно заметить: многие восприняли и, к сожалению, воспринимают повесть И. Лазутина как детектив. Казалось бы, и в самом деле: разбойное нападение, грабеж, расследование дела… Детективный сюжет, казалось, налицо. И вся эта атрибутика используется нынешними «писателями»-детективщиками на полную катушку. Развелось их — несть числа. Нынче детектив не пишет только ленивый.

К писателю Ивану Лазутину все это не имеет прямого отношения. Он — прозаик. Романист. Писатель Божьей милостью, и видит не только и не столько прежде всего событийную сторону жизни своих героев, но, допрежь всего, их внутренний мир, духовные глубины, тайну и память сердца, каждого отделило взятого героя. Чело-века!

Пишущему эти строки в свое время довелось редактировать три романа Ивана Лазутина. Помнится, читая очередную рукопись, я никак не мог почему-то от нее оторваться. В чем дело? Почему? Долго размышлял. Анализировал. И приходил к выводу: мой автор обладает завидной способностью, бесценной для каждого писателя-прозаика — он исподволь и неуклонно, с нарастающим напряжением, от начала и до конца ведет свое повествование. И это не только степень мастерства. Прием. Это — дар. Дар таланта.