Под стеклянным колпаком - Силвия Плат

После ее ухода я задумалась над услышанным, пытаясь разгадать смысл этого нового хода в ведомой доктором Нолан партии. Что она хочет доказать? Я совершенно не изменилась. И вокруг ничто не изменилось. А «Бельсайз» в здешнем заведении — даже не чистилище, а преддверие рая. Из «Бельсайза» людей выписывают в мир — возвращают на работу, на учебу, возвращают домой. Джоан уже была переведена в «Бельсайз». Джоан с ее учебниками по физике и с командой по гольфу, Джоан с ее ракеткой для бадминтона и сочным, раскатистым смехом, Джоан, вырвавшаяся на добрую милю вперед по сравнению со мной и другими относительно благополучными больными. С тех пор как Джоан перевели из «Каплана», я тайком следила за ее успехами, содглядывая сквозь заросли больничного винограда.

У Джоан было право гулять, у Джоан было право делать покупки, у Джоан было право выходить в город. Все добрые вести, которые мне удавалось собрать о Джоан, я воспринимала с затаенной горечью, хотя внешне и пребывала вроде бы к ним равнодушной. Джоан была точной — и буквально светящейся — копией моего прежнего «я», созданной словно бы нарочно для того, чтобы преследовать и терзать меня.

Возможно, к тому времени, как меня переведут в «Бельсайз», ее вообще уже выпишут.

Правда, в «Бельсайзе» я по крайней мере смогу избавиться от страха перед электрошоком. В «Каплане» множество пациенток подвергалось шоковой терапии. Я легко могла определить, кто именно из нас отправлялся на эту процедуру, потому что им не приносили завтрак в то же время, когда остальным. Их пытали электрошоком, пока мы завтракали у себя в палатах, а потом они появлялись в холле, тихие и какие-то выжатые, и сиделки вели их за руку, как детей. И завтрак им подавали прямо в холле.

Каждое утро, когда я слышала стук в дверь, означавший, что медсестра принесла мне завтрак, я испытывала бесконечное облегчение, потому что осознавала, что на сегодня опасность миновала. Я не могла понять, откуда доктор Нолан взяла, будто во время шокотерапии можно заснуть, если она сама — а это ведь очевидно — такую процедуру не проходила. Откуда она взяла, что больной является спящим, а не кажется таковым, тогда как на самом деле он каждое мгновение мучительно воспринимает синие вспышки и ужасный грохот.

* * *

Из конца холла доносились звуки рояля.

За обедом я сидела молча, прислушиваясь к болтовне пациенток «Бельсайза». Все они были модно одеты, хорошо причесаны и в косметике, и среди них было несколько замужних женщин. Кое-кто из них отсутствовал, уехав в город за покупками или в гости к друзьям, и на протяжении всей трапезы они перекидывались какими-то явно не предназначенными для посторонних ушей шутками.

— Я бы позвонила Джону, — произнесла одна из них, которую звали Диди, — но только, боюсь, его не окажется дома. Правда, я знаю и другое местечко, куда ему можно позвонить, и там уж он окажется наверняка.

Невысокая блондинка, сидевшая со мной за одним столом, изящная и чрезвычайно оживленная, рассмеялась:

— На сегодня вместо него сойдет и доктор Лоринг. — Ее большие синие глаза округлились, как у куклы. — Я ведь не стану пенять Перси, если он найдет себе другую манекенщицу.

В другом конце столовой Джоан с огромным аппетитом поглощала макароны с томатным соусом. Среди этих здоровых баб она чувствовала себя совершенно в своей тарелке и обращалась со мной холодно, с постоянной ухмылочкой на губах, словно со случайной знакомой, которой откровенно пренебрегают.

Сразу после обеда я пошла к себе и решила поспать. Но тут я услышала звуки рояля и представила себе Джоан, и Диди, и Лубель, эту блондиночку, и всех остальных, представила, как они болтают обо мне и смеются надо мною в гостиной, прямо за стенкой Они, должно быть, говорят о том, как ужасно терпеть особу вроде меня в «Бельсайзе», и о том, что мне прямая дорога в «Уимарк».

Я решила положить конец их паршивой болтовне.

Свободно накинув одеяло на плечи, как древнеримскую тогу, я прошла в холл и двинулась навстречу свету и веселому гаму.

И весь остаток вечера я провела, слушая, как Диди поет песни собственного сочинения, аккомпанируя себе на рояле, пока остальные женщины, сидя вокруг, играют в бридж и болтают, — в точности так, как они вели бы себя в общежитии колледжа, с той только разницей, что большинство из них лет десять назад вышли из студенческого возраста.

Одна из них, высокая и на свой лад величественная седовласая женщина с глухим басом, которую звали миссис Сэвидж, закончила Вассарский колледж. Без раздумий я определила, что передо мной дама из общества, потому что она не говорила ни о чем другом, кроме как о первом выходе в свет. У нее вроде бы было не то две, не то три дочери, и всем им в этом году предстоял выход в свет, а она, представьте себе, пропустила их первые балы, угодив в здешнюю лечебницу.

Одна из песенок Диди называлась «Молочник», и все без умолку твердили ей о том, что эту песню следует записать, она, мол, непременно попадет в хитпарад. Сперва ее пальчики проходились по клавишам, наигрывая легкий мотив, напоминающий стук копыт неторопливого пони, а затем начиналась другая мелодия, похожая на свист молочника, едущего на телеге, а потом мелодии сливались и переплетались.

— Как это мило, — произнесла я в тоне непринужденной беседы.

Джоан, облокотившись о рояль, листала журнал мод, а Диди не сводила с нее глаз, и на губах у нее витала улыбка, как будто их обеих связывала какая-то общая тайна.

— О Господи, Эстер, — произнесла Джоан, не выпуская из рук своего журнала. — Так это, выходит, ты?

Диди резко оборвала свою игру:

— Дай-ка мне посмотреть.

Она взяла у Джоан журнал, посмотрела на картинку с той страницы, на которой он был раскрыт, и перевела взгляд на меня.

— Нет, что ты! Конечно же, нет. — Диди вновь посмотрела на картинку, а потом опять на меня. — Ни в коем случае!

— Послушай, но это же Эстер! Верно, Эстер?

Лубель и миссис Сэвидж подошли к роялю, а я, делая вид, будто понимаю, в чем смысл происходящего, тронулась с места вслед за ними.

На фотографии в журнале была изображена девица в белом вечернем платье из ворсистой ткани. Бретелек на этом платье не было. Девица, ухмыляясь во весь рот так, что казалось, будто ее лицо сейчас развалится пополам, стояла в окружении целой свиты молодых людей. В руке у нее был бокал с каким-то прозрачным напитком, и глядела она как будто мне на плечи или на кого-то, стоящего у меня за спиной, чуть слева. А тут и впрямь чье-то дыхание коснулось моего затылка. Я резко обернулась.

Незаметно и неслышно, на своих мягких войлочных подошвах, подкралась ночная сиделка.

— Нет, кроме шуток, — сказала она. — Это и правда вы?

— Да нет, что вы! Джоан ошиблась. Это вовсе не я.

— Нет уж, признавайся, — воскликнула Диди.

Но я отвернулась, сделав вид, будто не слышу ее слов.

И тут Лубель предложила сиделке сесть с ними четвертой за карты, а я придвинула кресло к столику, чтобы понаблюдать за игрой, хотя буквально ничего не смыслю в бридже, потому что у меня не хватило времени научиться играть в него в колледже, пусть это и принято среди дорожащих своей светскостью девиц.

Я просто глядела на плоские карточные лица королей, дам и валетов и слушала рассказы сиделки о том, как плохо ей живется.

— Вам, сударыни мои, просто не представить себе, каково это — работать в двух местах. По ночам я прихожу сюда, чтобы смотреть за вами…

Лубель захихикала:

— Ну, мы-то ведем себя хорошо. Мы тут лучше всех, и вам это прекрасно известно.

— Вы ведете себя хорошо, — ответила сиделка, сделав ударение на первом слове. Она пустила по кругу упаковку жевательной резинки, затем взяла пакетик и себе. — Вы ведете себя хорошо, а вот эти психованные из больницы штата меня чуть до смерти не замучили.

— А вы и там тоже работаете? — спросила я с внезапно проснувшимся интересом.

— Да уж поверьте. — Сиделка посмотрела на меня в упор, и я поняла, что она подумала, будто мне вообще не место в «Бельсайзе». — Там бы вам, леди Джейн, пришлось трудновато.

Мне показалось странным, что сиделка назвала меня леди Джейн. Она ведь прекрасно знала мое имя.

— Почему же? — нашла я в себе, тем не менее, силы для вопроса.

— Ох, там ведь вовсе не такое уютное гнездышко, как здесь. Здесь-то все в точности так, как в нормальном загородном клубе. А у них там ничего нет. Ни общей терапии, если уж на то пошло, ни прогулок…

— А почему там нет прогулок?

— Не хватает персонала. — Сиделка сделала какой-то хитрый ход, и Лубель аж застонала. — Поверьте мне, сударыня, как только я скоплю на машину, я оттуда уйду.

— А отсюда тоже уйдете? — поинтересовалась Джоан.

— Наверняка. И займусь исключительно частной практикой. Когда мне чего-нибудь захочется…

Но я уже не слышала того, что она говорит.