История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 2 - Джованни Казанова

Хирург приговорил ее к постели, и моя счастливая роль свелась к тому, чтобы быть все время в ее распоряжении. Я все время видел ее, но частые визиты в первые три дня не оставляли мне возможности остаться с ней наедине. Вечерами, когда все уходили, мы ужинали, ее муж уходил, затем через час — г-н Д. Р., и приличие требовало, чтобы я ушел тоже. Мне было лучше до ее ранения, говорил я ей в шутку, но на другой день она нашла мне развлечение.

Старый хирург приходил каждый день в пять часов утра лечить ее рану, при этом присутствовала одна горничная. Когда приходил хирург, я шел в ночном колпаке к этой горничной, чтобы первым узнать, как себя чувствует моя богиня.

На другой день, после короткого обсуждения, горничная пришла сказать, чтобы я зашел, когда хирург делает перевязку.

— Я прошу вас посмотреть, правда ли, что моя нога менее красная.

— Чтобы это понять, мадам, я должен был бы видеть ее и вчера.

— Это правда. Мне больно и я боюсь рожистого воспаления.

— Не бойтесь ничего, мадам, — говорит старый Махаон, соблюдайте постельный режим, и я уверен, что вы выздоровеете.

Он отошел к столу у окна, чтобы приготовить влажную повязку, горничная пошла за бельем, а я спросил, замечает ли он уплотнения в мягких тканях ноги и не поднимается ли краснота выше, к бедру; задавая эти вопросы, естественно, я сопровождал их движениями рук и глаз; я не нащупывал затвердений, и не замечал покраснений, но нежная больная со смеющимся видом приподняла быстро простыню, позволив мне сорвать со своих губ поцелуй, нежность которого мне необходимо было ощутить после четырех дней диеты. После этого поцелуя я облизал ее рану, будучи уверен, что мой язык ее набальзамирует; но пришла горничная и вынудила меня прекратить это нежное лечение, которое мой амур-медик в этот момент мне представил как непогрешимое.

Оставшись наедине с ней, горя желанием, я заклинал ее по крайней мере дать счастье моим глазам.

— Я не могу скрыть от вас удовольствие, которое испытывает моя душа при виде вашей прекрасной ноги и трети бедра; но, мой ангел, я чувствую себя униженным, когда вижу, что мое наслаждение ворованное.

— Возможно, ты ошибаешься.

На другой день, после ухода хирурга, она попросила меня поправить ей изголовье и подушки и, напрягаясь, чтобы облегчить мне дело, взялась за свое покрывало, чтобы приподнять его. Находясь позади нее, я увидел две колонны слоновой кости, образующие стороны пирамиды, между которыми я в этот момент рад был бы испустить свой последний вздох. Ревнивая простыня укрывала от моих алчных взоров вершину: в этом вожделенном углу сконцентрировались все мои желания. Моя мимолетная радость была удовлетворена тем, что мой идол не счел слишком затянувшимся процесс оправления ее подушек.

Окончив, я, отрешенный, бросился в кресло. Я созерцал этот божественный объект, вполне безыскусно доставивший мне наслаждение, которое в то же время обещало мне другое, высшее.

— О чем вы думаете? — говорит она.

— О счастье, которое я испытываю.

— Вы жестокий человек.

— Нет, я не жестокий, потому что, любя меня, вы не должны краснеть, проявляя ко мне снисходительность. Подумайте также о том, что любя вас совершенной любовью, я не должен считать, что случайно вижу эти очаровательные прелести, потому что если бы я так считал, то должен был бы думать, что ничтожество, подлец, недостойный человек мог бы случайно получить то же счастье, которым я наслаждаюсь. Позвольте же мне выразить благодарность за то, какой радостью наполнило меня этим утром лишь одно из моих чувств. Можете ли вы сердиться на мои глаза?

— Да.

— Вырвите их.

На следующий день, после ухода хирурга, она отправила горничную делать покупки.

— Ах! — сказала она мне, — она забыла сменить мне рубашку.

— О! Позвольте, я ее заменю.

— Охотно, но учти, что при этом не должно повториться то, что проделали твои глаза.

— Согласен.

Она расшнуровывает корсет, снимает его, затем спускает вниз рубашку и велит передать ей свежую. Я был как в экстазе, любуясь этой прекрасной ее третью.

— Передай же мне мою рубашку. Она на маленьком столике.

— Где?

— Там, в ногах кровати. Я сама ее возьму.

Она нагибается и тянется к маленькому столику, позволяя мне видеть лучшую часть того, чем мне хотелось бы обладать; и она не торопится. Я чувствую, что умираю. Я беру из ее рук рубашку, и она видит мои руки, трясущиеся как у паралитика. Она испытывает ко мне жалость, но проявляет ее только к моим глазам: она предоставляет им все свои прелести, и они опьянены новым достижением. Я вижу, что она со вниманием воспринимает мое восхищение и сама получает удовольствие от собственной красоты. Наконец, она наклоняет голову и я передаю ей рубашку; но при этом падаю на нее, сжимая ее в объятиях, и она возвращает меня к жизни, позволяя пожирать ее поцелуями и не препятствуя моим рукам прикасаться к тому, что глаза видели только снаружи. Наши уста слипаются друг с другом, и мы остаемся в таком положении неподвижными, не переводя дыхания, пребывая несколько мгновений в любовном обмороке, не насыщающем наших желаний, но достаточно нежном, чтобы вызвать их исход. Она сохраняет такое положение, которое делает невозможным мое проникновение в святилище; и она все время заботится о том, чтобы воспрепятствовать моим рукам предпринимать что-либо, могущее сломить ее оборону.

Глава VI

Ужасное несчастье, которое меня угнетает. Охлаждение любви. Мой отъезд с Корфу и возвращение в Венецию. Я покидаю военную службу и становлюсь скрипачом.

Ее рана зарубцевалась, и приблизилось время, когда, сойдя с постели, она должна была вернуться к своему привычному укладу.

Г-н Ренье, генеральный командующий галерами, приказал возвратиться в Гуэн. Г-н Ф. отправился туда накануне и приказал мне отплыть рано утром на фелуке. Ужиная наедине с мадам, я горевал, что завтра не увижу ее.

— Отомстим, — сказала она, — и проведем ночь, болтая. Идите в вашу комнату и возвращайтесь сюда через комнату мужа. Вот ключи. Приходите, когда увидите, что горничная от меня ушла.

Я в точности исполнил ее приказание, и вот, мы вдвоем и впереди у нас пять часов. Это было в июне, жара была обжигающая; она лежала; я сжал ее в своих объятиях, она — меня; но, подчиняясь тирании жестокого самоограничения, она решила, что я не должен получить наслаждение, и что она должна быть в таких же условиях. Мои упреки, мои мольбы, все слова, что я использовал, были тщетны. Любовь должна вытерпеть, когда ее ограничивают, и посмеяться над гнетом суровых законов, которым ее подчиняют; несмотря ни на что, мы достигаем сладкого кризиса, который ее успокаивает.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});