Расслабься, крошка! - Георгий Ланской

— Мы сейчас папане вашему послание запишем. Скажешь: «Папа, отдай этим милым людям все, что должен, иначе мне кранты».

Егор сглотнул, а потом решительно сказал:

— Нет.

Вадим удивленно дернул бровями:

— Нет?

— Нет. Она уйдет — скажу. Иначе ничего записывать не буду.

Мужчина вздохнул:

— Глупо. Колюня, восстанови статус-кво!

Бритый затылок коротко кивнул и, подойдя к Егору, изо всех сил пнул жертву в живот. Егор перелетел через подвал, взвыв от боли. Алина пронзительно закричала.

— Уйми сучку, — лениво приказал Вадим.

Бритый отвесил Алине оплеуху, от которой она рухнула на матрац и ошеломленно замолчала, закусив губу от страха.

— Ну что, надумал? — ласково спросил Вадим.

Егор закашлялся и отрицательно помотал головой.

Вадим вздохнул и кивнул бритому. Тот вытащил из-за пояса пистолет и приставил к голове Алины.

— Егор! — закричала она в диком ужасе.

— Я скажу, — прохрипел он. — Не трогайте ее, я все скажу.

— Вот и умница, — обрадовался Вадим. — А то кочевряжился. Все вы такие — сперва с гонором, а потом воткнешь в зад паяльник — и ничего, как шелковые…

Встав перед камерой и уставившись в ее циклопий глаз, Егор произнес:

— Папа, отдай им все, что просят. Спаси нас.

— Молодец, — хохотнул Вадим. — Вот и все, а ты боялась, только юбочка помялась… Ладно, отдыхайте пока.

Не сказав больше ни слова, он поднялся наверх.

Угрюмый Колюня сложил штатив и направился следом.

Дверь захлопнулась.

Лампочка, погорев еще пару секунд, погасла.

Державшийся на ногах из последних сил Егор рухнул на пол. Всхлипывая от страха, Алина бросилась к нему и попыталась оттащить его на матрац.

Он показался ей таким тяжелым!

Сделав два мучительных рывка, она сообразила, что проще будет подтащить матрац к нему. Закатив мужа на вонючее тряпье, она легла рядом и заплакала. Егор тяжело дышал, с хрипами и стонами, пока наконец его дыхание немного не выровнялось. В тот момент она почти не думала о себе и совсем не думала о ребенке, которого носила под сердцем. В голове билась испуганной птицей мысль, что Егору очень холодно и больно лежать на бетонном полу…

Тьма скребла из углов крысиными лапами страха.

Ему же спасаться от боли во всем теле помогала только ярость на отца, втянувшего их в свои темные дела.

Егору вдруг показалось очень важным вырваться из западни живым и посмотреть родителю в глаза. Главное, вырваться, а там посмотрим…

— Ничего, — прошептал он. — Отец получит кассету, и все кончится.

— Как ты думаешь, нас отпустят? — спросила Алина.

— Конечно, — ответил он после крохотной, в долю секунды, паузы, но она эту заминку засекла.

— Неправда, — выдохнула она с горечью. — Они даже лиц не прятали. Значит, не боятся, что мы о них расскажем. Нам не дадут уйти.

Она уткнулась ему в плечо и зарыдала, а Егор, неуклюже обняв ее здоровой рукой, начал гладить жену по волосам.

В кромешной тьме время тянулось бесконечно.

Алина спала сколько могла, а когда не могла, все прислушивалась к звукам наверху.

Несколько раз она крадучись поднималась по лестнице и припадала ухом к двери.

Ей было важно понять: караулили ли их за самой дверью или нет?

В темноте казалось, что караулят, как трехглавый пес в детской сказке, вот только волшебной арфы, чтобы усыпить его, у Алины не было.

По звукам выходило, что прямо за дверью никто не сидел.

Припав к холодному металлическому полотну, она слышала вдалеке бубнеж телевизора, иногда музыку и голоса, пару раз долетел сдержанный мужской смех.

Вот сволочи! Еще веселятся!

После съемок под прицелом равнодушной ко всему камеры прошло неизвестно сколько времени.

Алине казалось, что дня три или два, иногда она сбивалась с ритма собственных ощущений, и ей казалось, что она сидит в кромешной темноте годы.

Мучители навещали их еще дважды, зажигали свет и молча оглядывали с верхотуры лестницы. В последний раз они принесли еще одну бутылку воды, потому что первая давно закончилась.

Тьма душила, тянула соки, и если бы не присутствие Егора, она бы точно рехнулась от ужаса.

В углах иногда попискивали мыши. Задвинутое в дальний угол помойное ведро немилосердно воняло, а прикрыть его было нечем. В животе урчало от голода, вода помогала мало, да и пить ее приходилось экономно. На вторые сутки пребывания в плену, изведя всю воду, Алина мрачно подумала, что ей придется слизывать влагу со стен, как партизанскому мальчику Володе Дубинину, запертому в старой штольне. Мысль, что можно подняться по ступеням, постучать в дверь и попросить воды ей в голову почему-то не приходила.

Сегодня наверху было особенно тихо, чему она совсем не обрадовалась. Лучше слышать хоть какие-то звуки, чем…

Егору становилось все хуже.

Если в первые часы после похищения он еще худо-бедно держался, не то на адреналине, не то на силе характера, то сейчас, через двое или трое суток, заметно сдал.

К помойному ведру шел охая, держась за стенку, а потом почти падал от изнеможения и боли.

К травмам добавилась простуда. Он кашлял все сильнее и сильнее, и порой Алина просыпалась ночью, чтобы послушать, дышит он или нет. Его тело было горячим и липким от пота, и в то же время он постоянно мерз. Алина прижималась к Егору потеснее, чувствуя, что пропахла его потом и мерзкой вонью подвала, но мужественно терпела. У нее тоже заложило нос, появился легкий кашель, и, прислушиваясь к урчанию в животе, она понимала, что долго они не протянут.

Когда Егор засыпал, Алина поднималась на лестницу и слушала. Иногда, когда из дома не доносилось ни звука, нащупав дверную ручку, она пыталась ее повернуть, надеясь на чудо.

Но чуда не происходило.

Дверь оставалась монолитной скалой.

Она снова ложилась рядом с Егором, обнимала его, чувствуя непреодолимое желание плакать, но слез не было, только пустота, жгучая и сухая, как пустыня Сахара…

В день, который она сама для себя определила как третий или четвертый, в бутылке кончилась вода.

Отшвырнув ее в сторону, Алина легла на спину, стараясь не думать ни о чем. Егор то ли спал, то ли находился без сознания, и лишь хрип из горла подтверждал, что он еще жив. Измученная и несчастная, она старалась отогнать мысли о воде и не заметила, как задремала.

Но жажда не оставляла ее даже во сне.

Алине приснилось, что она бежит по пустой дороге совершенно одна, а на нее надвигается туча. Раскинув руки, она пытается набрать в сложенные чашей ладони капли, но они высыхают, не долетев до земли, а лужи, громадные и глубокие, утекают сквозь трещины на асфальте.

А потом она упала в одну из луж и принялась пить, пить, пить…

И тут в небесах грянул гром.

По телевизору шли программы одна скучнее другой. Вадим, развалившись в кресле, лениво прихлебывал пиво, переключал каналы. Время от времени он, отложив пульт на стол, вгрызался в тощий бок копченого карася.

В камине постреливали дрова.

Николай Одинцов, правая рука Вадима, в телевизор смотрел одним глазом. На его коленях лежала книга Стивена Кинга, не то чтобы лучшая, но все-таки довольно занимательная. Главным героем там был некий Стрелок, шагавший по сдвинувшемуся миру к Темной башне…

Вопреки внешнему облику Николай был совсем не глуп.

Вот и сейчас, листая книгу, Николай думал о двух узниках подвала, слишком значительных, слишком важных, чтобы их похищение, да еще такое топорное, сошло с рук. Вадима это, конечно, не волновало: по его словам выходило, что заложников кончат вместе с их папашей, и все будет нормально. Николай не был уверен в столь гладком исходе дела и потому на свое будущее смотрел без оптимизма.

— Мир сдвинулся, — негромко сказал он.

— Что?

Вадим повернулся к нему и вопросительно прищурился. Обглоданный скелет карася в его руке выглядел неаппетитно.

— Говорю, зря мы это затеяли, — пояснил Николай и мотнул головой в сторону подвала. — Это все-таки Черский, не шушера какая-нибудь. Шуму будет много.

— Ну и что? — холодно усмехнулся Вадим. — И не таких валили, и ничего. Пошумят и заглохнут.

— Надо было сразу валить, — заявил Николай. — После того как запись сделали. И сюда не привозить.

— Там папашка ушлый, его на мякине не проведешь, — поморщился Вадим. — Ашот сказал, что просто так он ничего не отдаст. Но ты не дрейфь, все будет ништяк! На край — пошлем папе пару пальчиков роднули, он и раскошелится.

— Знаю я его папашку, — проворчал Николай. — И чего-то очкую, откровенно говоря.

— Очкуешь?

— Ну да. Хрень какая-то внутри. Тоска. Чую, не кончится все добром.

Вадим взглянул на лежащую обложкой вверх книгу на коленях Николая и скривился:

— На ночь чего-нибудь веселенькое читай, глядишь, тебя и не будет мутить. Сходи вон в сортир, там подборка «Плейбоя» за пару лет.