Гриф - Георгий Миронов

Они соскочили, точнее, выпали из вагона на перегоне Барабинск-Каргат. До ближайшего населенного пункта — сотни километров.

Гриф тащил на себе вялое, но тяжелое тело Бурбона, понимая, что в тайге он без «консервов» долго не протянет. Торопясь выпрыгнуть, боясь, как бы стрельбу не услышали в соседнем вагоне, не вызвали ментов, не остановили поезд, он бросил в вагоне и оружие, и те немудреные солдатские харчи, которые в другой ситуации непременно бы прихватил с собой.

Вся надежда оставалась на «консервы».

Оклемавшись, Бурбон даже несколько километров прошел сам, опираясь на палку. А потом Гриф снова тащил его на себе. Вначале всего. А потом — по частям.

Всего Бурбона Грифу уже было не поднять. Он разрезал его на части острой заточкой, увязал куски мяса в робу Бурбона и тащил на себе этот сверток еще с сотню километров.

Через несколько дней мясо стало подтухать. Пахло оно отвратительно землей, пенициллином и дерьмом.

Но Гриф, давясь, испытывая мучительные спазмы в желудке, когда и рад бы, чтоб стошнило, но нечем, заставлял себя рвать зубами куски помельче и заглатывать их, не пытаясь разжевать.

Он выжил.

Вышел на какой-то дикий, заброшенный в Юго-Западной тайге полустанок, убил старика-стрелочника, переоделся в его одежду, помылся, наелся человеческой пищи. Первый же грузовой поезд с деловой древесиной чуть притормозил — видимо, потому, что не увидал машинист нужного знака, а какой знак надо подать, Гриф, естественно, не знал. Он вскочил на платформу, укрылся от ветра и впервые с той минуты, как вонзил заточку в мягкое тело солдатика в вагонзаке, заплакал.

От счастья.

Потому что они все умерли, а он, Гриф, жил.

Он готов был есть даже вонючую падаль, лишь бы жить.

…За окном роскошного «виповского» семиэтажного дома в тихом переулке в центре Москвы завыла «сирена». Она-то и избавила от кошмара.

Лицо Грифа было мокрым от слез. Он проснулся окончательно, но сон еще жил в его мозгу. Он еще был тем Грифом, который в глухой тайге терзал черно-бордовый кусок предплечья товарища, урча от удовольствия.

Аркадий Борисович Моров с трудом встал, втянул нервными ноздрями воздух — в комнате пахло старостью и немощью. Чуть приторный, сладковатый запах тлена. Он еще вполне здоров и крепок и надеется прожить много-много лет. Ну если и не много, то лет десять — точно. А вот жене определили срок с точностью до дня. Год и полтора месяца. Если будет принимать дорогие американские и швейцарские лекарства.

Ну, лекарства он ей, конечно, покупать будет любые. В конце концов, жизнь прожили. Не всегда друг друга понимали. Но Моров был ей благодарен за то, что терпела его взрывной, злой характер, его многочисленные увлечения, его жестокость в сексе. Все терпела.

А теперь она умирает.

Но и смерть может принести пользу. Сколько раз смерть других давала пищу ему, Аркаше Морову? Сколько раз? Да тысячи… На смерти других и строилась его жизнь.

Теперь вот умирает близкий человек. Грустно? Конечно… И все же.

Жизнь всяко может повернуться. Поменяется власть, проведут репреватизацию, отберут институт, дома, дачи, квартиры, роскошные машины… Может такое быть? Может. Их не спрячешь. А что можно спрятать? Верно. Драгоценности. Какие-то законы при любом раскладе останутся. Всегда можно было спасти часть, потеряв целое, если перевести какие-то ценности, скажем, на имя жены. Но в меру, в меру. Он перевел на имя жены два дома в Подмосковье, двухуровневую квартиру в тихом доме в старинном переулке в центре Москвы и оформил ее завещание на свое имя.

А еще он дарил жене драгоценности.

Раньше — дешевенькие вещицы, которые приносили ей милую радость.

С тех пор, как узнал о ее неминуемой близкой смерти — очень дорогие вещи.

— Ну зачем ты так на меня тратишься? — спрашивала жена, любуясь жемчужинами, сапфирами, изумрудами, рубинами и бриллиантами в изысканных модных оправах.

Почему-то у Аркадия Борисовича было предубеждение против антиквариата. Он считал, что старинные драгоценности несут в себе трагические судьбы своих умерших хозяев. И покупал или иным образом приобретал лишь работы современных российских мастеров. «Чистые», как он говорил, "без судьбы". Камней у жены теперь, наверное, на 6–7 миллионов долларов, работа сравнительно недорогая. Но камни… Камни дивные.

Жена спала в своей спальне, даже храпеть перестала в последние недели, — подумал Аркадий Борисович, без страха, спокойно, воспринимая сей факт как свидетельство приближения смерти супруги.

Ему захотелось посмотреть на камни еще раз.

Шкатулки с драгоценностями хранились в кабинете Аркадия Борисовича, в огромном стальном сейфе фирмы "Соломон Вовчик и «К». Фирма гарантировала, что кроме как атомной или водородной бомбой сейф вскрыть невозможно. А по расчетам Аркадия Борисовича, бомба в их тихий переулок могла залететь лишь случайно. В такие случайности он не верил.

Он раскрыл шкатулку, достал десять колец и перстней с наиболее крупными камнями и надел себе на пальцы. Размеры их были самые разные, что, казалось бы, было странным, учитывая, что дарились они одному человеку его жене.

Жена же, примерив то или иное новое подаренное ей кольцо и убедившись, что оно мало или велико, тем не менее всегда благодарно улыбалась и успокаивала мужа:

— Дa ничего, не огорчайся. Опять ты забыл мой размер. Но я ведь все равно их не ношу. А рассматривать, держать в руках эту прелесть приятно, вне зависимости от размеров. Да и куда мне в них ходить? Я нигде не бываю.

И это было истинной правдой. С тех пор как они переехали в новую квартиру в этом тихом переулке, она никуда не выходила: даже в булочную.

…Он любовался драгоценностями, изысканной работой современных ювелиров.

В криминальном мире давно существовала специализация: одни бригады держали антикварные лавки, другие — ювелирные магазины.

Так сложилось, что антикварные магазины вот уж несколько десятилетий держали кавказцы — армяне, грузины, азербайджанцы, золотом в основном занимались ингуши — как старинными изделиями, так и слитками.

Когда Гриф возглавил крупную криминальную группировку, рынок был уже поделен.

И он взял "под себя" ювелирные магазины.

Лучшие вещицы после ограблений, лучшие вещи, переданные в качестве «дара» "крыше", оказывались в шкатулке в тихом Петровском переулке. Хотя была одна странность — он подбирал перстни с крупными камнями, не думая о цвете. А на пальцах его горели красными каплями одни рубины. Крупные красные капли напомнили ему его руки времен таежных «консервов» — кровь Бурбона, ошметки его мяса на пальцах.

Все-таки у Магазинера был хороший вкус, признал Аркадий Борисович и стал снимать с пальцев перстни и аккуратно укладывать их в шкатулку.

"На черный день это хорошее вложение капитала", — подумал Аркадии Борисович, ворочаясь в своей огромной постели…

Бичу тоже, как всегда, накануне крупной операции снился странный сон.

Так бывало уже с ним и в Анголе, и в Афганистане, и в Чечне, и на Филиппинах. То есть операции были каждый раз разные, а сон почти всегда один и тот же.

Он мчится на коне по лесной дороге и видит вдали всадника. Он чутьем догадывается, что это враг, снимает притороченное к седлу копье, берет его на изготовку.

Заметив это, противник поднимает щит, выставив свое копье вперед. Со все увеличивающейся скоростью мчатся всадники навстречу друг другу.

И вот они сошлись — копья ударили в щиты, копье противника лишь скользнуло по щиту Бича. Он пошатнулся, пригнулся. Потом копье Бича, приподнятое чуть-чуть под углом, не вонзилось в щит противника, а прошло поверх него и вошло в плечо врага. Тот выронил копье, щит остался на левой руке, правой он еще пытался удержаться за поводья, но рука ослабела и он рухнул на землю.

Проскочив вперед по инерции несколько метров, Бич «поднял» коня на дыбы, развернул его, повернул к врагу.

Но тот был не в состоянии продолжить битву, он лежал неподвижно, одна нога застряла в стремени, руки разбросаны, образуя с телом крест. Он словно просил о пощаде.

Однако стоило Бичу приблизиться к поверженному противнику, как тот ловко выдернул ногу из стремени, встал, вытащил из ножен меч и бросился на Бича.

Бич и сам вырвал меч из ножен, замахнулся и уже почти опустил меч на голову неприятеля, как тот вдруг превратился в ярко-зеленого гада, змея, с телом ящерицы и головой дракона.

Голова гнусно шипела и крутила во все стороны, выбирая мгновение для атаки.

Композиция напомнила Бичу что-то очень знакомое: вздыбленный конь, дышащее огнем чудовище. Только в руках всадника — меч. А должен быть… Должно быть копье.

Он снял копье с креплений, удерживавших его у седла, ухватил поудобнее и вонзил в раскрытую глотку.

Агония чудовища была страшной (стоны, шипение, зловонная жидкость, изливавшаяся из раны), но короткой.