Журнал Наш Современник №3 (2003) - Журнал Наш Современник

Но успехи в практической борьбе населения, превращенного в бомжей, на мой взгляд, невозможны. Тут возможен только “русский бунт, бессмыс­ленный и беспощадный”. Ну, а коль он бессмысленный, его снова могут использовать те, против кого он вроде бы направлен — так было и в годы Смуты, и в 1917 году... Когда я дочитал книгу Шафаревича, я почувствовал себя неким сосудом, наполненным информацией доверху, всклень , так что уже впору отбавлять. И родилось во мне восклицание, совершенно, замечу, несправедливое по отношению к интереснейшей книге Шафаревича. Но оно родилось, а значит, и он имел к этому отношение, пусть и косвенное. Я подумал: “Хватит нам рассказывать только о кознях врагов! Покажите нам, как , по пунктам, с ними бороться! Что делать, скажите! Не зря же револю­ционеры так свои книги называли! А они воплотили свои идеи в жизнь, не стоит отбрасывать их опыт!”.

Впрочем, и самому И. Р. Шафаревичу близка, по-видимому, такая точка зрения. Просто в этой книге он поставил себе иную задачу (и прекрасно с ней справился, следует добавить). В завершающей главе (“Заметки для России”) Шафаревич написал: “Истинный трагизм нашей истории заклю­чается в том, что к этому моменту, когда физически мы могли опре­делять свое будущее, мы можем оказаться не готовыми идейно. Именно поэтому, как предпосылку создания русской власти, следует нашей первой задачей поставить — отстоять свое право осмысливать, обсуждать свою судьбу и историю. Обсуждать свободно, не оговариваясь десять раз, что “хоть мы и русские — но не шовинисты”, не стремясь каждое высказывание уравновесить другим, его смягчающим, не двигаясь тут, как солдат по заминированному полю, в результате чего читатель (а может быть, и сам автор) перестает понимать, о чем, собственно, идет речь”.

От себя позволю добавить, что, наверное, нужно четко осознавать, куда , собственно, мы движемся, обсуждая свою судьбу и историю, а то мы начнем снова ходить по кругу, как делали это последнюю дюжину лет, а народ, на который мы так рассчитываем, в очередной раз махнет на нас рукой. Мы уже досыта накормили людей концепциями. Теперь им необходимо понять, зачем они получили это знание.

 

 

Владимир Харыбин • О мюзикле и его заложниках (Наш современник N3 2003)

Владимир Харыбин

О МЮЗИКЛЕ И ЕГО ЗАЛОЖНИКАХ

 

Не будь обманчивой видимости, было бы невозможно искать правду.

Мудрость старого Китая

 

Культура мышления предполагает доведение своих мыслей до конца. Помимо элементарной логики это означает еще и вот что: с чего бы ни началось наше мышление (с вопросов политики, экономики, криминала и пр.), его необходимо доводить до самого человека . То есть, желая разобраться в каких-либо событиях, мы должны в конце концов соотнести их с душой и сознанием человека, понять, что тут происходит с самим человеком, в кого он превращается... И было бы совсем хорошо, если в результате наших умственных усилий мы приходили бы к открытию новых вопросов , которые продолжали раз начатое мышление и не дали бы нашему сознанию снова впасть в привычное хлопотливое безмыслие.

Собственно же мыслить — это значит осмыслять ; одуматься, прийти в себя и “подумать о смысле, царящем во всем, что есть” (Хайдеггер). Поэтому ясно: чтобы попытаться осмыслить трагедию в столичном Театральном центре на Дубровке (октябрь 2002 г.), необходимо взглянуть на произошедшее не с точки зрения того или иного “профильного специалиста”, а глубже — с точки зрения человека, его насущнейших забот и вопросов. Иначе нашим сужде­ниям не избавиться от недомыслия и всего того, на чем зиждется массовая информация, или массовые предрассудки, или сознание “человека массы” вообще.

Дело, конечно, не столько в злополучном “Норд-Осте” самом по себе (хотя этот musical и называют сегодня “знаковым явлением” и, видимо, неспроста), но начнем с него.

Еще тогда, когда тысяче людей в зрительном зале угрожала гибель, как-то само собой зародилось предчувствие, что в этой стихии безумия, где случайно, но неразделимо (и теперь уже навсегда неразделимо) переплелись такие далекие, казалось бы, и никак не связанные друг с другом вещи, как модный musical и изощренный террор, беззаботное развлечение и хладно­кровное унижение, красивая театральная иллюзия и самая что ни на есть настоящая смерть, — должна быть какая-то своя скрытая, пока недоступная нам логика; что не может быть такого, чтобы все дело было лишь в происках “международного терроризма”, а мы все были бы здесь ни при чем. И скоро это смутное предчувствие переросло в твердое убеждение: да, это все неспроста, это сама реальная наша жизнь таким вот “непедагогичным” образом преподает нам всем какой-то важный урок. Словно сама действи­тельность — безжалостная и неизвестная нам — пытается вразумить нас, чтобы мы наконец остановились, одумались, стали приходить в сознание и понимать для начала самые простые вещи. Например осознали хотя бы то, что с недавних пор мы все оказались в положении человека, который идет и даже торопится, но сам не знает, куда именно...

Гёте недаром предупреждал, что самое трудное — видеть то, что перед глазами. И действительно, только позднее, уже после трагической развязки, стало проясняться очевидное , что между мюзиклом (как видом модного развлечения) и террором (как одной из форм современного насилия) с высшей точки зрения существует некая глубинная смысловая связь, что все это лишь разные проявления одного и того же господствующего “духа времени”, так или иначе — нашей общей жизни, неотъемлемой частью которой они стали с недавних пор.

*   *   *

От страха смерти к страху бессмыс­ленной смерти, то есть бессмысленной, пустой жизни.

Н. Н. Трубников

 

Естественно, что находившиеся в концертном зале перед лицом смерти вели себя по-разному.

Очевидцы рассказывали: когда террористы искали добровольцев из числа заложников обвязаться взрывчаткой, первой без промедления и спокойно предложила себя... миловидная холеная жена милицейского генерала, чего от нее, разумеется, никто не ожидал. Была там и Фатима, молодая красивая врач из Кабардино-Балкарии, которой боевики предлагали уйти, но она по своей воле осталась вместе со всеми и без устали помогала, кому только могла помочь. И была там другая женщина, тоже врач, которая сочла возможным оставить детей и тех, кому нужна была экстренная помощь, и умудрилась договориться с террористами, чтобы отпустили не только ее одну, но и все ее семейство. Потом она горячо митинговала, послушно говоря то самое, что от нее хотели услышать боевики и наши “правозащитники”, а градоначальник со свойственным ему остроумием назвал ее “классным специалистом и мужественным человеком”.

В целом же бросилась в глаза абсолютная неготовность к смерти большинства людей, так или иначе причастных к этой трагедии. Наблюдая многочисленные истерики родственников заложников, когда люди совершенно теряли рассудок и остатки достоинства, невольно приходили на память совсем иные образцы поведения. Например такой известный эпизод из истории Древней Греции. Когда одной матери сказали, что все ее сыновья (если память не изменяет, трое) погибли в сражении, она, не теряя самообладания, кратко ответила: “Я знала, что они смертны”.

Всегда оказывается так: наиболее глубокое есть в то же время наименее “сценическое”; чем сильнее внешние проявления чувств, тем поверхностней, беднее содержанием эти чувства — как радости, так и горя. Сдержанность, которую обычно принимают чуть ли не за бесчувственность, на самом деле у незаурядных людей есть следствие исключительной содержательности и глубины их переживаний. Гамлет говорит о своей печали не понимающей его матери:

 

                                           ...Ни этот

Суровый плащ, ни платья чернота,

Ни хриплая прерывистость дыханья,

Ни слезы в три ручья, ни худоба,

Ни прочие свидетельства страданья

Не в силах выразить моей души.

 

                      (Пер. Б. Пастернака)

 

Гамлет потому и философ, что он человек. Он знает, что главное достоинство человека — мыслить. И, желая познать жизнь, стать “человеком в полном смысле слова”, он больше всего размышляет о смерти.

У нас же в очередной раз выяснилось: даже такая простая мысль (и не мысль даже, а сама очевидность), что вообще-то все мы смертны и умрем мы рано или поздно не в результате какого-то несчастного случая или болезни, а потому все-таки, что родились, — является для многих из нас новостью.

Когда хоронили двух погибших подростков, занятых в “Норд-Осте”, генеральный продюсер мюзикла, известный шоумен, имел такой нелепый, жалкий вид — вид павлина, случайно увидавшего свои ноги, — что невольно вспомнилось выражение: “Не делай умного лица, тебе не идет”. (Только вдуматься в эту прямо-таки анекдотическую ситуацию: шоумен на кладбище! ) И за его крайней растерянностью и невнятными словами можно было понять то, что лишь сейчас, перед лицом смерти, неожиданно вдруг открылась и стала ясна истинная цена всяких модных зрелищ, всего того, чем столько времени самозабвенно занимались столько людей, с удовольствием приобщая к этому занятию милых, хороших детей... Такого, разумеется, он не говорил и не мог говорить, но это у него само сказалось , что, конечно, гораздо важнее.