Последнее предложение - Мария Барышева

— Ну ты и урод! — вырвалось у Нечаева, и он, крутанувшись на одной ноге, кинулся к машине. Роман крикнул ему вслед:

— А набрала она ванну-то?

— Что? — Валерий, запнувшись, обернулся — на его лице было злое недоумение. — Нет, не набрала. Сказала, пришлось заново набирать, видно пробка неплотно встала — вытекло все… Почему спросил?

Не отвечая, Роман повернулся и, пошатываясь, побрел к своему подъезду.

Он лег не сразу — еще несколько часов лежал на полу, на животе, и карандаш в его пальцах бегал по листу, вырисовывая лицо, ставшее уже ненавистным, — лицо, которому теперь было семь лет.

* * *

Человек, выбравшийся из подкатившей к остановке под густыми липами маршрутки, был сосредоточен до крайности. Он шел очень прямо и очень аккуратно — так, как обычно ходят подвыпившие люди, стараясь казаться беспредельно трезвыми. Но человек с того самого момента, как открыл утром чуть опухшие глаза, не брал в рот ни капли ничего градусосодержащего, о чем очень сильно жалел. Он смотрел перед собой, не глядя по сторонам — не только не поворачивая высоко поднятую голову, но и не двигая глазами. Откровенно говоря, он предпочел бы оставить голову дома, но, увы, жизнедеятельностью организма это не было предусмотрено. Человек шел, щурясь от яркого солнца, а вокруг расправляло прозрачные радужные крылья теплое утро, и город, несмотря на будний час, казался нарядным, и многочисленные храмы, сияя куполами, грелись в солнечных лучах со снисходительно-добродушным видом, и небо, стряхнув с себя облачные гривы, было безмятежно-голубым, где-то спрятался ветер, и зелень листьев была неподвижна, в парке необычно рано оживала черемуха, дворняги вальяжно раскинулись на теплом асфальте, изредка моргая и зевая, в цветочных рядках появились ландыши, на березах пронзительно ругались скворцы, а аркудинцы, снующие по улицам, в верхней одежде нараспашку, а то и вовсе без нее, были необычайно улыбчивы и приветливы, и как-то враз до невозможности похорошели все девушки, и всюду было шумно и весело — словом, согласно лирике Фета, над душою каждого проносилась весна. Но идущий был словно окутан темным облаком болезненного недовольства. От гомона и тепла голова у него болела еще сильнее, сияние куполов и небесная голубизна резали глаза, он спотыкался об дремлющих дворняг и почти не смотрел на девушек, не замечал ландышей и предпочел бы тихой, разморяюще теплой погоде прохладу и дождь.

По дороге ему попался стенд с солнечными очками, и Роман подошел к нему, разглядывая ассортимент темных и цветных стекол. Рядом сразу же расцвела продавщица, защебетала что-то, но Роман прервал ее раздраженным жестом, снял со стенда очки со стеклами потемнее, надел их и, даже не сделав попытки посмотреться в зеркало, сунул удивленной девчонке несколько купюр и удалился, чувствуя себя немного получше. Челюсть с левой стороны все еще ныла, а под теменной костью будто выплясывали фламенко чьи-то острые каблучки. Он шел и по-прежнему не смотрел по сторонам. Возможно, где-то рядом или навстречу ему сейчас шагал повзрослевший светловолосый мальчишка, держа кого-нибудь за руку, и Савицкий не хотел его увидеть. Это было не его дело. Это с самого начала было не его дело.

На подходе к автостоянке дорогу преграждал здоровенный грузовик, и Роман, раздраженно покосившись на пустую кабину, свернул, собираясь обойти его, но, едва выйдя из-за края кузова, резко остановился и почти сразу же скользнул обратно.

Они стояли в нескольких шагах от него — Рита спиной, Гельцер — вполоборота, и взгляд Романа успел ухватить его лицо, недовольное, чуть насмешливое, с пересахаренной улыбкой. Лица Горчаковой он не мог видеть, но в ее расправленных плечах и идеально выпрямленной спине чувствовалось напряжение. Дым сигареты, которую она, впрочем, держала небрежно, чуть поигрывая ею, выматывался в неподвижный воздух дрожащей спиралью.

— Ты много куришь, Рита, — услышал Роман голос Гельцера. — Косте бы это не понравилось — ой, помню я, как ему что-то не нравилось, на всю жизнь запомнил. Что, котенок, долгожданная свобода кружит голову? Говорят, когда свобода дается вдруг и полностью, можно умом поехать. Ты как?

— Тебя беспокоит мое душевное благополучие? — спокойно спросила Рита. — Что тебе надо, Дима? Ты получил все, что хотел, чего ж ты снова так активно всходишь на горизонте? По-моему, наша последняя беседа была предельно ясной. Ты мне всегда казался человеком солидным и рациональным, и вдруг гоняешься за мной по городу, как пацан, названиваешь… Ну вот, ты меня нашел — говори. Ты хочешь дом?

— Рита, если б я хотел и дом, я бы сказал тебе об этом сразу, — до Савицкого долетел смешок. — К тому же, не в моих привычках вышвыривать на улицу скорбящую вдову.

— Тогда объясни…

— Здорово же он тебе все переломал. Это всего лишь обычное ухаживание, Рита, а у тебя тут же началась мания преследования. Ты либо прячешься от меня, либо между нами возникает твоя волчица и показывает клыки.

— Глядите-ка, самец надел брачное оперение! — насмешливо бросила Рита, но в ее голосе Роман ощутил странную нервозность, и вжался затылком в борт кузова, мысленно спрашивая себя, какого черта он не идет на катер, вместо того, чтобы шпионить за своей нанимательницей? Хорош же он будет, если его тут обнаружат! Роман вытащил сигарету, отодвинулся от кузова и на всякий случай придал себе безмятежно-незаинтересованный вид, в то же время вновь невольно прислушиваясь к разговору.

— … с того, ни с сего, и я, признаться…

— Рита, я не мальчишка и расстилаться перед тобой в слезах и соплях не намерен, если ты этого ждешь. Мы с тобой не первый день знакомы, и я…

— Не для того я оказалась на свободе, чтобы снова…

— Да кто у тебя ее отнимает, свободу твою, глупая? Тебе всего лишь предлагают сделать ее более комфортной. У тебя же ничего уже не осталось, Рита. А у меня дела сейчас идут очень хорошо…

— Только не начинай пространные речи, что, мол, одинокой симпатичной нужно крепкое мужское плечо с надежным обеспечением. К тому же, ты выбрал не самое лучшее место…

— А где еще, коли тебя застать не перемещающейся на большой скорости невозможно. Не подрезать же мне тебя на трассе — улетишь, вмажешься во что-нибудь, а я за тебя беспокоюсь.

— Если это все, что ты хотел сказать, то я, извини, пойду. Меня, наверное, уже водитель ждет, а он очень нервный…

— Зачем тебе это? — недоуменно спросил Дмитрий. — У тебя свои катера. Чудишь ты все, Ритка.

— Пока, Дим.

— Да погоди, Рита! — Роман услышал сердитый Ритин возглас — верно, ее схватили за руку, чтобы удержать, — осторожно передвинулся к краю кузова и выглянул. Рита теперь стояла боком, чуть пригнувшись — разъяренная кошка, только-только, что не шипит, в глазах сплошная зелень, от солнечных лучей кажущаяся фосфорицирующей, ладонь лежит на замке сумочки.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});