Глубина 11 тысяч метров. Солнце под водой - Жак Пикар

Помешкав несколько секунд, аппарат пошел вниз. Окончательно скрылся под водой мостик, затем рубка с двумя антеннами и, наконец, флаг с белым крестом — символом мученичества, надежды и мира. Флагу предстояло погрузиться всего на пять метров в мутные воды Женевского озера, а четырьмя годами раньше он благополучно достиг глубины почти 11 тысяч метров под лоснящимися на солнце волнами Тихого океана.

Флаг исчез, бочки остались.

Около четверти часа все взгляды были прикованы к этим бочкам. Они играли исключительно большую роль, на них возлагались все упования Выставки. Бочки удерживали не только груз мезоскафа, но и несравненно более тяжкое бремя — тысячи проблем и забот, былых и предстоящих, тысячи мелких интриг, которые уже вынашивались; на них делали ставку все те, кого оргкомитет Выставки нежданно-негаданно облек доверием: инженеры, эксперты, суперэксперты, кучка дилетантов и несколько вполне солидных лиц. В глазах каждого, кто так или иначе был причастен к первому погружению, одна бочка была эквивалентна одному эксперту. Если она треснет и мезоскаф пойдет ко дну, лопнет престиж и рухнут все надежды. А так как вокруг Женевского озера развито виноградарство, бочки к тому же воспринимались как символ. Правда, эти бочки и людей, заключенных в корпусе на глубине 10 метров, объединяло или, как еще говорят, роднило другое: не габариты и не содержимое, а — пустота. Именно пустотой обусловливались их подъемная сила, их эффективность и достоинство.

Однако бочкам не положено трескаться; проконопаченные, проолифенные, всесторонне проверенные, они должны быть готовы принять плоды земли, когда соберут урожай. Так и теперь бочки не подкачали, каждая из них до последней минуты несла причитающуюся ей долю груза. И когда мезоскаф всплыл, у всех было такое чувство, что бочки — подлинные герои дня.

Вы спросите, как это вышло, что я находился на катере и был всего только очевидцем, а не активным участником. Об этом можно долго рассказывать, но я остановлюсь лишь на нескольких эпизодах, а началось все в 1953 году, когда я возвращался с другого погружения, проходившего в устье Неаполитанского залива.

2. Происхождение мезоскафа

Был чудесный осенний вечер. Мой отец, доктор Огюст Пикар, и я сидели вместе на кормовой палубе буксира «Теначе», который шел малым ходом, осторожно ведя на буксире батискаф «Триест». За два дня до этого «Триест» побывал на дне Тирренского моря, на глубине 3150 метров. Погружение — шестое на счету «Триеста» — прошло нормально, нам посчастливилось лечь на мягкий песчаный грунт и пронести наблюдения в условиях, которые можно назвать вполне приличными, хотя и не идеальными. Впервые глаз человека непосредственно обозревал морское дно на такой глубине. Но сколько труда потребовалось, сколько препятствий надо было преодолеть, чтобы состоялось погружение батискафа! Напрашивается сравнение с военной мобилизацией. Мы забрали на борт почти 100 тысяч литров бензина, предоставленного взаймы компанией «Эссо Итальяна». Четыре наливные баржи и четыре буксира за ночь переправили драгоценный груз для нашего поплавка. После заправки пришел буксир итальянских военно-морских сил (ВМС), чтобы отвезти нас к Кастелламмаре, маленькому городку, который вырос на развалинах древней Стабии, разрушенной в 79 году извержением Везувия. В море к нам присоединился корвет «Фениче», он должен был помогать нам во время погружения. Всего участвовало больше ста человек — офицеры и матросы, инженеры и техники верфи «Навамеканика», где собирали батискаф. Все эти люди были нужны для успеха операции, хотя во время погружения они должны были — мы от души надеялись на это — остаться на поверхности и ждать нашего всплытия.

И вот теперь наш небольшой отряд в составе корвета, буксира, батискафа и катера возвращался в Неаполитанский залив. Все были довольны, ведь задача выполнена. Правда, мы с отцом великолепно понимали, что такие дорогостоящие операции нельзя повторять так часто, как это желательно для научных исследований. Но разве не естественно для ученого в каждом эксперименте независимо от его итога искать и находить зачатки новых опытов, новых идей, новых путей?

Море было на диво спокойным. Мы шли со скоростью около шести узлов, и только слабая дрожь в палубе напоминала, что через несколько часов мы подойдем к берегу. Вдалеке сквозь вечернюю мглу проступали могучие очертания Монте-Фаито, а еще дальше — самого Везувия. Готовясь к возвращению на базу, матросы укладывали свои вещи, запирали рундуки, писали письма, которым предстояло уйти с первым поездом в Неаполь, на Сицилию или в Пьемонт. Солнце медленно приближалось к горизонту. Помню эти минуты, словно это было вчера.

— С современными марками стали, да хотя бы с плексигласом, — говорил отец, — можно сделать корпус, который будет легче воды и в то же время позволит погружаться на приличную глубину, я говорю о средних глубинах. Раз корпус будет легче воды, поплавок не нужен. Судно средней величины и кран мощностью в несколько тонн — вот и все, что надо, чтобы доставить нас к месту и опустить на воду. Погружения будут простым делом, и расходы сравнительно небольшие. Такая малая подводная лодка может много дать океанографии.

Отец продолжал рассуждать вслух, и в голове его рождались все новые идеи, складывалась характеристика нового аппарата.

— Для ухода на глубину — ведь аппарат будет легче воды — можно, скажем, снабдить его винтом на вертикальной оси наподобие вертолета. Заодно будет обеспечена и полная безопасность: если двигатель или винт выйдут из строя, аппарат сам собой всплывет в силу того, что он легче воды. Конечно, такая подводная лодка не сможет погружаться очень глубоко, но ведь это и не нужно. Сколько еще совсем не исследованных кубических километров в океане на глубинах до тысячи метров? Не обязательно стремиться только на большую глубину — три тысячи, одиннадцать тысяч… Очень важную, полезную и плодотворную с научной точки зрения работу можно проделать на глубине десятков или сотен метров. Понятно, такую лодку не назовешь батискафом, это название подходит только для судов, которые погружаются на большую глубину.

(Батис — глубокий, скаф — легкое судно).

— Я бы назвал новый аппарат «мезоскаф», — продолжал отец. — Сразу понятно, что речь идет о судне для средних глубин.

Так, в час заката, у входа в Неаполитанский залив, между Капри и Понца, был изобретен мезоскаф. Это было 2 октября 1953 года.

3. На подступах

Проект развивался быстро. В моей лаборатории в Кастелламмаре я изготовил первые чертежи и экспериментальные модели. Скоро стало ясно, что элегантным решением проблемы будет применение двух сфер вместо одной, как у «Триеста». Это сулило огромные преимущества: усилятся стабильность и плавучесть, можно будет разместить много измерительных приборов, но всего важнее — большой радиус действия, — следовательно, меньше потребуется эксплуатационных расходов. Мы задумали такой аппарат, который при нормальных условиях мог оставаться в воде и следовать к точке погружения своим ходом, без буксира и без транспортного судна. Мы не сомневались, что постройка и эксплуатация судна обойдутся сравнительно недорого, что оно принесет несомненную пользу океанографии и что мы без особого труда раздобудем нужные средства для строительства.

Но как раз в этом последнем пункте нас ожидали трудности. Научные учреждения и рады были бы воспользоваться этим новым орудием исследования, но большинству из них неоткуда было взять нужные средства. Я стучался в двери, в которые входил раньше, когда мы строили батискаф. И всюду слышал один и тот же ответ: «Мезоскаф? О, конечно, конечно, это очень интересно. А почему бы вам не обратиться в Общество Икс? Они как раз сейчас ищут, кого бы субсидировать. Если не выйдет там, напишите в фонд Игрек».

Люди особенно щедры на чужой счет.

Нам нужны были деятели, понимающие, что значит «помещение денег в науку», и располагающие достаточными средствами. Среднему европейцу это понятие, можно сказать, неведомо. В Соединенных Штатах оно хорошо известно, там давно заведено вкладывать деньги в науку, и даже сложился узаконенный порядок: заправляют всем делом могущественные «фонды» и всесильные исследовательские центры, правда, они возводят столько защитных оград, что исследователю-одиночке подчас и не пробиться сквозь них.

Всесторонне разработав конструкцию мезоскафа и составив возможно более точную и умеренную смету, я в один прекрасный день явился в контору крупного американского фонда. Меня приняли очень тепло и посадили в удобное кресло за широким столом. После краткого вступления («Я бывал в вашей стране, а как вам нравится Америка?» и так далее) мы перешли к тому, что в глазах этой организации составляло суть дела.