Сама жизнь - Наталья Трауберг

Вот его стихи, сравнительно старые:

слова мои,звери

домашние,

не бросайте меня,

безрассветного,

помогите крест донести.

Символ христианства

Правда есть не только выше, но и на земле. Еще лучше то, что здесь с ней встретилась милость. «Эхо Москвы» сообщило, что в Литве подняли шум из-за «плохого содержания рыбы». Да, правы мы были с Томасом Венцловой в январе 1991-го: Литва – сердце мира. Если хотите, опровергните.

Сколько я билась за эту рыбу! В середине 1970-х мы с моей крестницей Санчей (сейчас она в монастыре под Сан-Франциско, в Санта-Розе) увидели на тогдашней улице Горького, что живая рыба лежит прямо на прилавке. Мало того, в очереди стоят женщины с детьми, и те ухом не ведут. Мы воззвали к начальству, поскольку продавец просто рявкнул. Начальство отвернулось. У Санчи были знакомые в «Вечерней Москве», мы написали туда, письмо не поместили, но поместили ответ, что нам померещилось, а коллектив лелеет рыбу как родную.

Немного позже я снова увидела, как выразилось «Эхо», измученную рыбу. На сей раз продавец успокоил меня: она «от этого» не портится. Дети стояли и здесь, но поводя ухом. Точнее сказать, они капризно сердились: чего там нас задерживают? Матери цыкали на них или, кто поласковей, на нас.

И вот, земля Девы Марии оправдывает свое именование. Чем-чем, а милосердием дети ее не отличались, это вроде бы по нашей части. Вероятно, нельзя так долго отказываться от главного своего достояния. Известно, что еврей, не служащий Богу, становится обычным восточным плутом, «знающим лукавство». Наверное, русский, отказавшийся от милости и тихости, тоже очень плох. А вот у литовца, как заметила моя дочь Мария, черта, роднящая с Христом, – «плотниковость». Изменяя ей, он становится особенно неприятным – сравните нашего пьяницу с напившимся и сравнительно высоко-лобым посетителем «Неринги». Однако речь не об этом. По мере общего очищения Литва нашла в себе неожиданную жалость. Жаль, что летом 1941-го ее не было не только к рыбам, но и к соплеменникам Христа. Но вот, все можно искупить, и в самой умилительной, детской форме. Пишу «детской», а сама рассказала немного выше, как равнодушны и себялюбивы непроснувшиеся дети. Но это -другая проблема или, как сказал бы Габриель Марсель, другая тайна[ 75 ].

Stebuklas

За Польшею, а значит – за Литвой…

Когда я переводила «Centessimus annus» и теперь, когда перечитываю, я не могла и не могу спокойно отнестись к скупым и суховатым строкам о первой половине 1980-х. Вот – тоже «сама жизнь», писать о ней можно и почти протокольным языком, даже как-то целомудренней.

Шел март 1982 года. В Польше уже ввели военное положение. Теперь многие считают, что выбрали меньшее из зол. Очень может быть. В сентябре 2001-го Адам Михник запросто повел к Ярузельско-му одного московского математика, приехавшего на чествование Томаса Венцловы. Да, может быть; но тогда мы немыслимо страдали.

Часто я уезжала к Петру и Павлу, где присмотрела картину в дальнем углу: Дева Мария на черном фоне, а по обе стороны падают сломанные стрелы Божьего гнева. Сколько я проводила там времени, не знаю, да и не стоит об этом говорить. Однажды, приехав оттуда, я застала у нас молодого художника, который вместе с моей дочерью выдувал мыльные пузыри, очень красивые, разноцветные. Сам он был кроткий, диковатый, а мечтал – о том, чтобы на одной из плиток площади написать слово stebuklas – чудо.

Через несколько лет он это сделал, такая плитка там лежит. Еще через несколько лет Литва стала свободной и у моих детей, полулитовцев, теперь официально две страны, причем в одной из них есть хутор. Осенью 1991 года в Литву приехал Папа. А недавно, в 2003 году, мы получили письмо с вырезкой из газеты:

«В своей публичной речи… Джордж Буш почти дословно сказал: „Об этой борьбе ‹прибалтов – за свободу› напоминает стоящий на кафедральной площади камень, на котором написано лишь одно слово – чудо. И правда, новая история Балтийских стран и есть чудо. Вы обрели свободу ‹…› и чудо продолжается"».

Камень, вообще-то, лежит, и положен он самым тихим из литовцев, который скорее пребывал в сказке, чем боролся. Хотя что называть борьбой?

Насчет Буша сейчас мне скажут: «Вы в себе? Это после Ирака!..» Или даже без Ирака: «западная мерзкая культура». Видит Бог, я молила-просила, чтобы никого не убили на вавилонской земле, и теперь удивляюсь; но очень уж все прошло странно, вроде притчи. Гедонистическая культура или, точнее, образ жизни меня несказанно огорчает, но, хотя опасно предпочитать Харибду Сцилле, тоталитаризм -хуже. Однако не об этом речь. Смешно возмущаться Бушем и ему подобными, они все похожи, но это -люди, common men, а мы пережили монстров, прости их Господи!

Главное – не это, а угол в темном храме, сломанные стрелы и плитка перед кафедральным собором.

Энеида

Самое прекрасное место в Вильнюсе -университетская библиотека. Конечно, и все остальное прекрасно, а такие библиотеки можно найти в Англии, но

что написала, то и написала. Лестнички, своды, бюст Лелевеля – в общем, сами понимаете (или нет). Я редко ходила туда, книги мне давали священники, потому и посчастливилось в 1960-е годы пройти худо-бедно что-то вроде католического университета; но сейчас речь о другом.

С 1980 по 1984 (до 31 мая) годы я снова жила в Литве. В письмах к Томасу Венцлове, за непроходимую стену[ 76 ], сравнивала ее с Китежем и с Лапутой. Действительно, тайная жизнь маленькой захваченной страны, которая, как и многие страны, называет себя землей Девы Марии, была похожа и на затонувший рай, и на неприятный летающий остров.

Мне позвонил Сергей Сергеевич Аверинцев, чтобы сказать: «Нааташа, прочитайте, пожалуйста, статью про Вергилия». Статью написал Михаил Леонович Гаспаров; кажется, она была предисловием. Потому я и пошла в библиотеку.

Я читала: «…Он был человеком… поколения, которое отстрадало в римском аду еще одним сроком больше и теперь видело – или внушало себе, что видит, – проблеск спасения». «Этому тихому и замкнутому меланхолику ‹…› пришлось пережить, ни много ни мало, конец света»; «и если Рим все же не погиб, то лишь потому, что явился человек, поставивший общее благо выше личного и судьбу Рима выше собственной корысти»; «…Для Вергилия это примирение, прославленное IV эклогой, было первым случаем без боязни взглянуть в будущее… и, взглянув, он уже не отводил от него глаз».

Римом был мир, повисший тогда над бездной, а в нынешнем Риме Иоанн Павел II молился обо всех, особенно – о нас, пленниках Левиафана. Немного позже он посвятил Россию сердцу Божьей Матери.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});