Гибель богов - Иван Апраксин

Я не верил в то, что пожилой воевода решится на такое. Тем более что исход был слишком непредсказуем.

Кроме того, говорил я себе убежденно, Свенельд – честный человек.

Впрочем, мало ли честных людей совершали государственные перевороты?

На всякий случай Илья Муромец велел людям своей рати устраиваться на ночлег поблизости от княжеского терема. То же приказал новгородской дружине Добрыня Никитич.

Ликование по поводу нашего победного возвращения сменилось тревогой.

Когда спустя некоторое время ближняя дружина вернулась в терем, мы всматривались в лица – не задумали ли чего люди воеводы. Но нет, наше волнение было напрасным. Длинные столы во дворе составили рядами и накрыли полотняными скатертями. Начался праздничный пир.

Тут без князя не могло обойтись, и мы спустились. Пили за здоровье принцессы Анны, за мое здоровье и даже за здоровье императора Василия Второго, но это уж совсем сгоряча…

Назавтра муромская и новгородская рати должны были уйти из Киева, вернуться в свои родные места, так что воины прощались друг с другом. За время нашего похода многие познакомились и подружились, так что теперь, при расставании им было что сказать. Конечно, договаривались обязательно увидеться еще – на следующий год, во время следующего похода. Куда? Да какая разница? Куда князь поведет – туда и двинемся за славой и добычей.

А я сидел рядом с Любавой, держа ее за руку и думая о том, как много предстоит теперь сделать. Меня охватывало волнение при одной мысли об этом. Нужно вызвать ремесленников из греческих и мадьярских городов. Пусть они научат строит каменные здания, храмы, а в особенности – печи. Пора уже научить здешних женщин печь блины и пироги!

Где-то нужно раздобыть алфавит, подходящий для славянского языка. Нужно ведь перевести Библию и другие священные тексты. Как сделать это при отсутствии письменности? Как звали этих двоих, которые изобрели славянскую письменность и перевели Библию? Ну-ка, ну-ка… Ага, вот, вспомнил: Кирилл и Мефодий. Завтра же велеть найти их и привезти сюда, в Киев.

И еще много, много чего…

Все это было в истории России, а значит, я должен позаботиться о том, чтобы это непременно произошло.

Ночью Любава набросилась на меня, повалив на медвежью шкуру. Она по-хозяйски оседлала меня и начала скакать, как опытная наездница. Свою горячность и нетерпение она объясняла своим воздержанием в течение целого года, что находилась в плену.

– Представляешь, Солнышко, – жарко шептала она мне в ухо своими влажными губами. – Так много мужчин вокруг, и все они хотели меня, твою Сероглазку… Но Сероглазка всем отказала. Кому отказала, от кого отговорилась. Да. И все для того, чтобы сохранить верность тебе. Я ведь знаю, как ты к этому относишься. Но знаешь, как тяжело было воздерживаться? Бывало, хоть плачь, хоть кричи от желания, до того хотелось. Но вот, Сероглазка дождалась свое Красное Солнышко!

Как мог я после таких рассказов отговариваться усталостью и опьянением? Нет, так не делается. Так что по ночам я поступал в полное и безраздельное владение Любавы. Дорвавшись до своего, она не выпускала меня из объятий до тех пор, пока мы оба не падали, утомленные, едва ли не замертво, чуть дыша.

Я гладил ее крутое бедро, полные упругие ягодицы, влажные от выступившего пота, и жалел только о том, что силы мои не беспредельны и нужно ждать завтрашней ночи.

Прошло несколько недель. За это время выяснилось, что в Киеве у меня нашлось гораздо больше помощников, чем казалось на первый взгляд. Боярин Блуд был совершенно прав, когда говорил о том, что очень многие хотят перемен и стремятся к новому. Другое дело, что люди могут бояться выступить первыми. Они молчат и ждут своего часа. Ждут, когда перемены свершатся как-то сами собой, и тогда можно будет свободно и ничего не опасаясь к ним присоединиться. Наверное, такова природа человеческой натуры – не всем же быть героями и первопроходцами. Всякий человек боится выступить первым, у всех дома, семьи, налаженная жизнь, и никто не хочет рисковать своим благополучием. Но перемен ждут многие, и это выяснилось буквально с первых же дней моего возвращения из Корсуни.

Весть о том, что князь принял христианство, а вместе с ним крестились и многие дружинники, облетела город. Обнаружились люди, бывшие прежде христианами и затаившиеся после гонений. Появились и те, кто христианином не был, но активно сочувствовал греческой вере и понимал, что именно христианство – верный путь к дружбе с соседними странами, к союзу с Византией – могучей державой.

Приехавших с нами греческих священников и диаконов разобрали по своим домам местные жители. Там гости учили славянский язык и заодно уже начали свою проповедническую деятельность. Кирилла и Мефодия мне искать не пришлось – изобретенный ими славянский алфавит уже был в сумах приехавших греческих священнослужителей.

На Подоле и в центре города, где когда-то казнили первых киевских христиан, уже начали рубить новые храмы для совершения богослужений. Иногда казалось, что я только дал импульс, а теперь все происходило как бы само собой – Русь ждала Христа.

Казалось так не только мне.

В один из дней ранней осени ко мне пришел воевода Свенельд. Он был не один, с ним явились Фрюлинг и еще двое бояр. Когда на лестнице раздались тяжелые шаги нескольких людей, я встрепенулся и проверил, на месте ли меч. Находившийся рядом Алеша Попович вскочил и насторожился.

Вошедший первым Свенельд зорким глазом увидел нашу тревогу и усмехнулся. Вообще, недоброжелательная кривая ухмылка теперь часто появлялась на его лице.

– Неспокойная стала у тебя жизнь, князь, – сказал он. – Чуть что, и за меч хватаешься в собственном доме. Нехорошо это.

– Конечно, нехорошо, – согласился, и указал на лавку напротив. – Садитесь, гости дорогие.

– Не дорогие мы тебе, – веско сказал воевода, грузно усаживаясь и подбирая полы длинной одежды. – Не дорога тебе Русь, князь. Горько и обидно нам смотреть на то, как ты забыл заветы отцов и дедов. Горько глядеть на то, как приводишь на нашу землю греческих жрецов. Как ты уничтожаешь все, что дорого нам от века. Как насаждаешь веру в Христа – чужую нам веру.

В каком-то смысле я даже обрадовался этому визиту. Нарыв, который созревал уже давно, когда-то должен был прорваться наружу. Конфликт между христианством и язычеством не мог слишком долго тлеть подспудно.

Кроме религиозных – почитания старых богов, имелись еще и социальные причины. Если Русь станет христианской страной, она прекратит набеги на южных и западных соседей. Постепенно цивилизуясь, она станет такой же страной, как ее культурные соседи. А это значит – сломается привычный уклад жизни. Неуместными станут разбои и грабежи соседних стран, куда денутся воины, которые умеют только убивать?

Некоторое время мы препирались со Свенельдом о сущности перемен, происходящих в Киевском государстве, но по лицам воеводы и его молчаливых спутников я видел, что они пришли сюда не дискутировать.

А зачем же? Неужели убить меня – неугодного?

Нет, не то. Убить можно было сразу и без всяких разговоров. Убить можно было тайно, из-за угла. В конце концов, воевода мог организовать покушение на меня…

Я смотрел в окно на двор, где ветерок гонял начавшие опадать осенние листья. Ходили люди, о чем-то переговаривались. Тлел костер, который еще не начали разжигать для приготовления обеда…

Привычная картина, обычная жизнь. Но от нашего разговора со Свенельдом и его спутниками сейчас что-то серьезно изменится. Я это чувствовал, да и понимал умом – тягостная ситуация должна разрешиться.

– Киевская держава становится христианской, – сказал воевода, насупившись и поджав губы. – Мы это видим и не согласны с этим. Но мы не хотим войны внутри страны, потому что мы – воины, а не мятежники. Из поколения в поколение наши отцы и деды защищали эту землю от внешних врагов. И не нам, их потомкам, затевать внутреннюю распрю.

– Вы – это кто? – решился спросить я, когда воевода ненадолго замолчал, чтобы перевести дух.

– Мы – это русы, – спокойно ответил он. – Мы жили здесь всегда, это наша земля, а поляне только потом пришли сюда.

Ну, это был спорный вопрос, и я не был в нем компетентен. Поэтому оставалось ответить уклончиво.

– Все народы считают, что земля, на которой они живут, – их исконная. А все остальные – пришлые. На самом деле народы перемещаются по лицу земли, и это нормально.

– Христианство, эта зараза, идет от тебя, – сказал Свенельд, не обратив внимания на мои слова, показавшиеся ему неважными. – Проще всего было бы устранить тебя самого. Скажу тебе прямо, князь, мы смогли бы это сделать. Думаю, что ты это знаешь. Особенно если вспомнишь о том, как сам стал князем.

Воевода покосился на своих спутников: они-то ничего не знали о том, как Блуд с Добрыней и Свенельдом «произвели» меня в князья, прикончив перед этим моего незадачливого тезку…