В заповедной глуши - Александр Мартынов

— Лист[21], 11-й этюд для фортепьяно, — улыбнулся Валька. Женщина ему понравилась.

— А это? — она присела и снова полились звуки.

— Четвёртое скерцо Шопена[22], — Валька принял игру с удовольствием.

— А вот? — женщина склонила голову на плечо, наигрывая мелодию.

— Feldeinsamkeit, — сказал по-немецки Валька. И перевёл: — «Одиночество в поле» Брамса[23].

— А это? — женщина, глядя на него удивлённо, бросила пальцы на клавиши.

— «Остров мёртвых» Рахманинова[24],— ответил Валька тут же.

— Ну а вот? — женщина явно увлеклась тоже.

— Соната № 50, Гайдн[25]. Allegro con brio… Только ваш инструмент расстроен. Ему не место в школе.

— Он остался после войны, — в глазах женщины на миг промелькнуло что-то, похожее на неприязнь. — Немцы привезли откуда-то из Польши, да так и бросили… А я — Ядвига Яковлевна Пальницкая, учитель музыки… и директор этой школы.

— Ой… — Валька машинально подтянулся. — Я не знал. Извините. Я ищу Витьку… — зачем-то соврал он, — это мой брат. Двоюродный. Он вроде бы сюда пошёл.

— Значит — придёт, — сказала женщина и оперлась локтем на крышку рояля, с интересом разглядывая мальчишку. — Довольно странно. Ты так хорошо знаешь классическую музыку, это нехарактерно для ребят твоего возраста…

— Ну… — Валька повёл плечом. — Просто мне она всегда нравилась, вот и всё.

— Ты вот знаешь Грига… — Ядвига Яковлевна кивнула, словно в ответ на какие-то свои мысли. А ты не знаешь другого Грига? Не Эдварда?

— По-моему, не было другого, — неуверенно ответил Валька.

— Был, — женщина вздохнула. — Нурдаль Григ, норвежский писатель и поэт. Во время войны он был лётчиком и погиб в бою над Германией… В одном из своих стихотворений Нурдаль Григ предупреждал людей будущего, что обязательно найдутся те, кто землю очистят от мёртвых,

Ею снова начнут торговать,Всё низкое вызовут к жизниИ объявят «высоким» опять,Забудут старые клятвы,Могилы бойцов осквернят… —

женщина задумалась и продолжала, глядя в окно: — Но он добавлял:

…вы, молодые, живые,Стойте на страже мира —Того, о котором мечталиМы по соседству со смертью…

Валька слушал, задумавшись. Не то чтобы его очень задели стихи неизвестного ему Грига (был, оказывается, ещё один, надо же…), но что-то такое в них всё-таки звучало. Что-то, требовавшее обдумывания. Серьёзного.

— Валентин, — вдруг сказала Ядвига Яковлевна. — Послушай. Ты собираешься тут просто отдохнуть и уехать?

— Н… нет, — Валька ощутил скользкий ледок и подобрался. — Нет, я буду жить у дяди. Мы будем.

— Мне неудобно просить, но… — женщина смерила мальчишку взглядом. — Может быть, ты сыграл бы на первое сентября в концерте? Очень тяжело самой вести мероприятие и самой же играть. Это ещё нескоро, я понимаю, но всё же…

— Конечно, — даже не думая, кивнул Валька. — И ещё… — он спохватился. — Я вообще-то… не только за Витькой. Михал Святославич сказал, что у вас в школе есть изостудия. Я бы хотел купить у вас картон для работ и краски. Настоящие, если можно. В смысле, профессиональные. Акварель, гуашь… Пастельные карандаши, мне всё сгодится.

— Ты рисуешь? — поинтересовалась Ядвига Яковлевна. Валька наклонил голову. — Ну хорошо. Пойдём посмотрим, что можно для тебя подобрать…

…Гирловка в самом деле была большим селом, пополам рассечённым хорошей дорогой — впрочем, почти без движения. Да и на самих улицах было практически пусто. Откуда-то доносился шум машин, неким образом ассоциировавшийся у Вальки с сельхозработами.

В рюкзаке у него оказалось всё, необходимое для рисования. Здешняя изостудия была сплавом архинесовременнейшего помещения с отличным обеспечением. Деньги за всё это Ядвига Яковлевна взять отказалась, и сейчас Валька шагал по улице, размышляя, хорошо это или плохо, пока его взгляд не упал на украшавшую вход в непритязательное здание под соломенной крышей:

ЧЕМ БОГАТЫ!

Кафе, сообразил Валька. Замер. Постоял. И свернул в расшатанную дверь, подпёртую в открытом состоянии гранитным булыжником.

Внутри царили покой и тишина, прохлада и полумрак. Было безлюдно. На белёной печке сидела кошка. Пахло какими-то травами. Сбитые из досок столы сияли чистотой. А на стенах висели примечательные рисунки, выполненные в стиле плаката 30-х годов — Валька тут же обратил на них внимание и подошёл ближе, заинтересовавшись большим заголовком, венчавшим целую серию.

БЕЛОРУССКОЕ

НАЦИОНАЛЬНОЕ

БОЕВОЕ

ИСКУССТВО

«БИМБЕР-ДО-И-ПОСЛЕ»

Ниже — наподобие комикса — шли иллюстрации, обрамлённые народным орнаментом. — вислоусый мужик с суровым лицом стоит в окружении множества «врагов» — их вражеская сущность является неким немецко-американско-еврейским сплавом внешних признаков. — крупно — полные уверенностью в своей правоте глаза белоруса. — крупно — рука с зажатым в ней полным графином. — крупно — другая рука со стопкой «хрущевских» стаканов. — неразборчивый вихрь движений, вовлёкший в себя всех персонажей. — все стоят с наполненными всклянь стаканами. — крупно — полные уверенностью в своей правоте глаза белоруса. — крупно — широко открытый рот и льющаяся в него струя. — стоящий в боевой стойке — с пустыми графином и стаканом — белорус, кругом лежат в жалких позах кучами и поодиночке враги с недопитыми стаканами в руках.

Были тут и другие интересные картинки. «Шеремет пересекает белорусско-лито-вскую границу» (толстенький дегенерат проползает под колючей проволокой, белорусские пограничники стоят неподалёку на КПП, пропускают людей и недоумённо смотрят на странного гражданина, а литовские пограничники изо всех сил стараются затолкать его обратно, на лицах у них — отчаянье.) «Батько и нечистая сила» (Лукашенко — в национальной рубахе, подпоясанной шнурком, шляпе-брыле, полосатых штанах и босой — широко расставив ноги, одной рукой поднимает за шиворот, а другой — удерживает за хвосты две кучи дёргающихся чертей, подозрительно губасто-носато-пейсатых). «Гирловская пионерия в Беловежье-91» (в роскошный зал вламываются мальчишки и девчонки в краснозвёздных футуристичных латах, с фантастическим оружием, скручивают трёх пьяных мужиков, сидевших за столом, заваленным бумагами — в одном из мужиков Валька узнал Ельцина.) «Солдат и бес Чубаська» (на фоне сияющего электрическими огнями ночного городского пейзажа лихой бакенбардистый старик в поношенном мундире времён Николая I порол розгой, зажав между колен, орущего рыжего бесёнка с хорошо узнаваемым лицом Чубайса) И ещё много разных.