Притяжение века - Наталья Ручей

– Если я возьму компаньонку, могут подумать, что лорд Уинслоу за мной ухаживает.

– А тебе бы этого не хотелось?

– Если барон начнет за мной ухаживать, я возьму с собой мисс Мэтьюаурсейстик.

Оглянувшись, Мэри успела заметить странный взгляд Бьянки. Недоверие? Недоумение? Ревность ребенка? После ухода сестры, Мэри пыталась быстро найти нескучную тему для разговора. Может, пересилить себя и отвлечь барона болтовней о погоде?

Он заговорил первым.

– Наша договоренность недействительна. Я правильно понял, миледи?

– Какая? Уточните.

Шутливый тон не помог, лорд Уинслоу был подавлен и жалок. Его глаза… Красивые глаза, за обладание которыми многие женщины продали бы душу, смотрели прямо, излучая безбрежный поток доброты и отчаяния. Они смотрели сквозь панцирь отвратительной внешности, и даже не пытались прорваться. Их хозяин смирился, привык.

– Я сам не пойму, как смел надеяться. Я был глуп. Я иногда бываю глуп, – он грустно улыбнулся. – Бабочка и кактус не совместимы.

– Какой кактус?

– Вы разве не знаете? Так меня называют. Когда думают, что я не слышу, или когда считают, что я глуп чрезмерно. А бабочка – так говорят о Бьянке. Она красива, естественно, ее заметили. У меня был шанс, очень маленький, правда, что она никогда не приедет в Лондон. Я не хочу сказать, что не рад вас видеть… не рад вашему приезду… Но теперь я даже не смею мечтать, что вы одобрите наш брак… Что я говорю? Глупец! Я бы не решился сделать ей предложения, даже если бы вы согласились. Она… должна быть счастливой, а я… Некоторые кактусы никогда не цветут, мне повезло, мое сердце цветком раскрылось в тридцать восемь… Еще столько лет для теплых воспоминаний…

– А ты его называла лягушкой, – шепнул сокрушенно Джед.

– Я была не права и слишком категорична, доволен?

– Доволен, что ты поняла: оболочка – не есть суть.

Мэри мысленно повторила слова Джеда. Он прав. Оболочка – то, что ты позволяешь увидеть, а настоящее слишком ранимо, чтобы выставлять напоказ. Она сама пряталась за лишним весом, считая себя не достойной желаний, и вдруг захотелось увидеть себя другими глазами, позволить другим увидеть себя.

Мог ли барон измениться внешне? Мог. И не обязательно становиться атлетом. Убрать эту затравленность из глаз, позволить своим желаниям воплотиться, верить, и дышать полной грудью, не ожидая от каждого, что едва отвернешься, обзовут кактусом.

– Или рептилией, – снова напомнил Джед.

– Я же раскаялась.

– Умница, – выдохнул в ухо и испарился.

– Вы – единственный человек, который принял меня таким, как я есть.

– Не сразу, – призналась Мэри.

Барон улыбнулся.

– Так это правда? Я не ошибся? Я просто надеялся…

Она по-дружески сжала его руку. Он понял. Не солгала. Улыбнулся. И посмотрел не глазами забитого жизнью старца, а как сорванец, мальчишка, стянувший конфету с елки.

– Едем? – спросила Мэри. – Никогда не была в Лондонском театре.

– Уверен, что вам понравится.

Обмениваясь репликами, они вышли в холл. Рядом с дворецким, в полной боевой готовности, стояла мисс Мэтьюаурсейстик.

– Я еду с вами, – безапелляционно заявила она. – Неприлично леди ехать без сопровождения с джентльменом.

– Лорд Уинслоу – джентльмен?

– Конечно!

– Джентльмен не ведет себя неприлично с леди, – сказала Мэри. – Все, нам пора.

Она и лорд Уинслоу упорхнули за двери. Краем глаза она видела, как расстроенную мисс Мэтьюаурсейстик утешал дворецкий. Любовь? Она усмехнулась. Прекрасно, если благодаря ее вмешательству, – пусть косвенно, – чья-то жизнь удачно сложится.

– Не только ее, – услышала голос Джеда.

– Решил посмотреть оперетту?

– Нет. На тебя.

– Мы же только недавно виделись.

– Я видел, а ты… Хочешь, я обернусь?

Мэри бросила быстрый взгляд на лорда Уинслоу. Он смотрел на сцену или по сторонам, кивая знакомым. Позже, как объяснил ей, в антракте некоторые нанесут визит им, некоторым – они, если Мэри захочет.

– С ума сошел?! – шикнула на Джеда.

– Может, хочешь просто… прикоснуться?- смешок. Чувственный. Он знал, что заводит ее. – Представь, граф смотрит на тебя, а ты в это время ласкаешь меня. Пикантно.

Он завел ее еще больше. Мэри поерзала на стуле.

– С чего ты взял, что он на меня смотрит?

– Посмотри на него.

– Нет. Не могу. То есть…

– Хотела солгать, что не хочешь, – догадался Джед. – Посмотри на него. Ну?

Мэри посмотрела. И задохнулась от такой наглости. Граф рассматривал ее в монокль!

– Я его ненавижу!

– Правда?

– Вспомни все, что он мне говорил и как себя вел, а теперь подумай и сделай выводы.

Джед рассмеялся.

– Ты сегодня еще столкнешься с ним. Готовься. Вынужден тебя оставить.

– До вечера?

– Уже ночь, милая. – Он поцеловал ее в макушку и исчез.

Мэри вернулась с небес на землю. Лондон, девятнадцатый век, оперетта, монокль в зеленом глазу графа и прекрасный спутник в лице лорда Уинслоу. Оперетта была на итальянском, и барон отвечал на все вопросы Мэри, не считая себя выше, а ее необразованной дурочкой.

– Чему он так смеется? – удивилась Мэри, когда актер, отвернувшись, затрясся.

– Он в отчаянии, рыдает.

Через несколько минут, наблюдая за сценой, Мэри спросила:

– Она плачет?

– Она смеется, она счастлива.

– Какая-то запутанная оперетта.

– Многогранная, – кивнул лорд Уинслоу.

– Барон, вы сильно расстроитесь, если я попрошу отвезти меня домой?

– Не понравилось? Простите, это я виноват, я вас вытянул, уговорил.

– Перестаньте оправдываться. – Мелькнула мысль сказать, чтобы заодно сменил поставщика цветов, но он так открыто смотрел, так искренне. – Простите за прямоту.

– Привычка, миледи, от которой невозможно избавиться. К сожалению.

– Почему? – Мэри вконец утратила интерес к сцене. – Вы титулованы, состоятельны, добры, умны, у вас есть чувство юмора.

– Вы… как будто говорите не обо мне.

– О вас, барон. И это не комплимент, – никогда не делала их мужчинам, – это то, что я думаю.

– А что вы думаете о моей внешности?

Мэри раскачивалась на стуле, задумчиво рассматривая собеседника. Его глаза таились ожиданием.

– Вы не красавец, но в вас можно влюбиться.

Он молча смотрел на нее. Не верил.

– Но вы этого боитесь.

– Почему вы так думаете?

– Вы маскируетесь за образом, который себе создали. Вы знаете, – Мэри сильно покачнулась, и барон вовремя вернул стул в вертикальное положение, – я сама долго так делала. Но это не жизнь, притворство.