Актриса - Александр Минчин

Потом опять начинаются театры, мюзиклы, бары и рестораны.

В день ее отлета мы проснулись с утра, и актриса быстро собралась. Она сидела, макая утренний кросант в кофе, и бездумным взглядом смотрела на стенку. Задрав ногу и подперев коленом подбородок.

Накануне вечером, спьяну, я ей что-то говорил, а потом поехал на конкурс моделей, где успешно «снял» — для будущих съемок — несколько манекенщиц. Я вернулся в полночь, она легла спать на диване, который был неудобен для спанья. Это был наш последний вечер.

В десять утра я надел резинку, и она подошла ко мне прощаться. Я сидел на краю дивана, на котором она эту ночь спала. Тая раздвинула ноги и села на меня. Теперь я понимал, откуда она была такой великолепной наездницей. Теперь я понимал…

Посреди полового акта, буквально за минуту до «механического» оргазма, она остановилась. Я безразлично ждал.

Широко раскрыв глаза, она спросила:

— Вам так нравится, Алеша?

— Да… — Я чуть не рассмеялся (она, видимо, перепутала сцену с жизнью).

— Я рада. — И она закончила акт.

Я выбросил презерватив, полный спермы, в туалет.

Мне было тошно от себя, от нее, от всего на свете.

Четырнадцатого числа не месяца нисана, а сентября, актриса улетела.

И уже вечером я начал раскаиваться, что был несправедлив, неправ, невеликодушен.

Идиот. И лечения от этого заболевания нет. Даже у уролога…

25 сентября, в день ее рождения, я снял трубку и позвонил поздравить. Она была безразлична, холодна, флегматична и неприветлива.

Я позвонил позже, когда ушли гости, она, извинившись, сказала, что спит.

Я умышленно не сообщил ей о сюрпризе, что через семь дней я прилетаю в Империю. Я хотел удивить ее и обрадовать.

Летать на американских самолетах совсем невозможно — большой бардак. Особенно, когда летишь через океан. Я летел и думал, думал и летел.

Но даже при всех своих измышлениях и фантазиях я не мог представить того, что ждало меня в Империи.

Осень, пожалуй, самая грязная, мрачная и тоскливая пора в столице. Жутко депрессивная.

Едва сбросив чемоданы в снятой в писательском доме квартире, я сел в снятую у поэта машину, который жил у меня в Нью-Йорке, и поехал в редакцию известного журнала, где готовили мое интервью с американским беллетристом-философом и хотели, чтобы я прочитал гранки.

Всех почему-то интересовали «5 интервью», где были мои беседы с Дали, Шагалом, Набоковым, Воннегутом, но никого не интересовали мои романы. Кроме Джорджа. Вернее, они интересовали, но с другой стороны. Издатели, главные редакторы мне так и говорили, что сегодня с прибылью (какое милое слово по отношению к литературе) можно издавать только детективы и эротику, а у меня нет ни того, ни другого. А при нынешних коммерческих ценах на бумагу никто без прибыли издавать не будет.

C’est la vie.

В шесть вечера я окончил читать гранки и, отягощенный количеством подаренных журналов, вышел на волю. Уже стало мрачно, темно, дул пронизывающий ветер, пробирая до костей. Сверху, с неба, накрапывал не то что дождик, а какая-то мокрая мразь. И все норовил в лицо. Машину, как ни странно, никто не украл. Хотя меня предупреждали, что теперь в Империи воруют всё. И воруют все.

Я поехал в снятую квартиру, сбросил мокрую одежду и встал под горячий душ. Я простоял под ним полчаса. Думая.

Поговорив с еще одним редактором и договорившись о встрече на завтра, я включил телевизионный ящик. И неожиданно увидел милую фигуру: шла реклама, картина называлась «Ловушка для кошки». И у кошки была обалденная фигура с тонкой талией и абсолютно обнаженной спиной. Ее показывали практически голую, в тоненьких прозрачных бикини. Главную роль в картине играл мой бог, кумир и лучший актер Империи Ипатий Платиновый. С которым мы пили, гудели и бузили в мой приезд год назад. И с которым меня познакомила дочь писателя. Только два актера в мире стояли с ним на одной ступени или он с ними — Оливье и Стайгер. Особенно, когда касалось шекспировских ролей.

Я снял трубку и набрал его номер. Мы договорились встретиться через два дня в театре. Мне нужно было также сделать его портреты для одного американского журнала с забавным названием «Ярмарка Тщеславия».

Я старался не думать, выключаясь на диване после двадцати пяти часов неспанья, что в этом же городе, в квартире, где-то в центре, существует Тая. И ее телефон состоит из семи цифр. Стоит только набрать 299-…

Я проснулся в шесть утра в какой-то тревоге, с предчувствием чего-то тошнотворного и страшного. За окном лил дождь. В восемь утра позвонила милая хозяйка, жена старейшего поэта Империи, и спросила, что мне принести на завтрак.

Я был очень тронут и, справившись с комом в горле, поблагодарил, сказав, что ничего.

В двенадцать дня я встречался с Михаилом Малиновым в его издательстве-редакции. Я должен был вручить ему рукопись «После Натальи» — для рассмотрения.

Выпив пустой чай, я стал смотреть в окно. Замкнутый двор пустынного сада, облетевшие деревья, неуют осени.

Машина стояла в гараже, и, хотя гаражные были предупреждены, вывели ее только после взятки. Причем в аборигенной валюте брать не хотели.

— Алексей, заходи. — Малинов протягивает мне руку, две секретарши в приемной стоят навытяжку.

Я огляделся в просторном кабинете с большими окнами и уютным письменным столом. За нами бесшумно закрывают двойные двери. Я дарю ему пару галстуков: он нравится мне, честный, прямой, открытый. Хотя я понимал, чтобы вести журнал и издавать, да еще когда Империя перестраивалась, — в душе — он должен быть делец. Со мной он всегда был предельно откровенен, и я обожал слушать, когда он говорил, как дед его в деревне предсказывал Апокалипсис. Миру и не только Империи.

— Катимся на космической скорости, — продолжал Михаил Малинов. — Ты посмотри, что сделал Президент, собственноручно разрушил военно-промышленный комплекс, который приносил нам триллионы долларов. Убил золотого гуся, чтобы получить в Германии — Почетного гражданина. А чем он народ собирался кормить — как Христос — семью хлебами?!

— Но он освободил вас от рабства. Сегодня — никого не сажают.

— Алексей, наш народ лучше будет сытым рабом, чем свободным голодным. Вы этого там, на Западе, не понимаете. Они жили века под ярмом. Зачем менять?.. Ладно, давай о тебе. Как долетел? Я помню, ты мне говорил, как любишь летать.

— «Любовь во мне угасла не совсем…»

Я положил на стол машинопись с длинными страницами «После Натальи».

— Ты хочешь, чтобы я это прочитал?

— Робко надеюсь.

— Дашь неделю — мы сейчас готовим декабрьский номер, очень важный? И я зашиваюсь со своими заместителями.

Я «дал» ему неделю, и он понесся на очередное заседание в комитет. Устроив меня удобно за своим личным столом и подарив три книги, подписав их на память. Сказав, что я могу звонить хоть на Луну. Но я там никого не знал…

Я набрал телефон Джорджа, но в издательстве мне сказали, что он дома. Я был удивлен — в час дня!

Кряхтящий голос в трубке.

— Джордж, — сказал я по-английски, — хелло, как дела?

— Хуево, — ответил он, — сломал правую руку, не могу даже онанировать.

— А левой?

— Не знаю, не пробовал. Где ты, ты где?

— Недалеко от вас, на улице Честности. Привез вам кое-что.

— Так давай приезжай, завтра в два часа заедет мой соиздатель из Тамбова. Заодно порешим всё с твоей книжкой. Американских классиков надо издавать. Жена какой-нибудь обед состряпает, хотя жрать у нас ни хера нет.

Я уговариваюсь с ним на час раньше, чтобы у нас был час потрепаться. Он приятный трепач. Пожалуй, лучший из всех, кого встречал в Империи. Соловей!..

— Как Тайка? Наша актриса.

— Не знаю.

— Ты ей не звонил?

— Занят. Много беготни.

— Ну давай, до завтра. Не могу сидеть, гипс давит.

После я поехал на встречу с известным кинорежиссером, я хотел, чтобы он экранизировал мой роман. Пан принял меня в своем трехэтажном особняке, опять-таки недалеко от Булгаковских прудов. Благосклонно взял мои книги в подарок, пообещав, что прочтет. И задал мне единственный вопрос:

— Скажите, Алексей, а вы состоятельный человек?

Больше его ничего не интересовало касательно моей персоны.

Деньги, господин Саккар, деньги. Мы еще вернемся к ним.

Вечером я приехал «сюрпризом» к родительнице и позвонил в дверь. Она чуть не «умерла» от счастья. Выпив с ней чай и поговорив с час, я не выдержал. Вскочив в машину, я понесся к Таиному дому.

С непонятным волнением и трепетом (чего я волнуюсь?) мой палец нажал кнопку в лифте. Казенное слово — лифт. Сначала никто не отвечал, была мертвая тишина. Я постучал опять. Потом раздались странные шаги и голос:

— Кто там?

Я узнал ее голос. Голос Таи-актрисы.

— Это ваш старый знакомый, приехавший из Нью-Йорка.