Суперденьги. Поучительная история об инвестировании и рыночных пузырях - «Адам Смит»

Это по праву давало Грэхему статус Старейшины, но само по себе не приносило уважения в каньонах Манхэттена: профессора финансов редко работают с акциями, а уважение вызывает тот, кто сколотил сегодня больше всех. Однако Грэхем, кроме всего прочего, был активным инвестором: этим бизнесом он занимался более 20 лет, стоя во главе собственной инвестиционной компании Graham-Newman. Поколение тому назад эта компания считалась очень солидным заведением, и на пенсию Грэхем вышел вполне обеспеченным мультимиллионером. Сейчас ему 78, а живет он в своих особняках то на Мальорке, то на юге Франции, то в Ла-Хойя, штат Калифорния. Это — наряду со званием Старейшины — придает ему дополнительную респектабельность в глазах финансового общества.

В один прекрасный день я получил письмо от нашего славного Старейшины, который на тот момент пребывал в своем доме на юге Франции. Это очень милое письмо, к тому же настолько типичное для Грэхема, что его стоит привести целиком: несколько строк позволят понять очень многое.

“LA CHAMPOUSSE”

42, AVENUE DE MARSEILLE, 42

AIX-EN-PROVENCE

6 сентября 1968 г.

Издательство Random House, Нью-Йорк,

для мистера «Адама Смита»

Дорогой «Адам Смит»!

Эта короткая записка — знак благодарности от человека, которого вы в своей книге «Игра на деньги» назвали «старейшиной всех аналитиков ценных бумаг». Я прочитал вашу книгу с огромным удовольствием и восхищаюсь вашей эрудицией и культурой. Кроме того, она дала мне массу информации о том, что происходит в последнее время на Уолл-стрит, от которой я отдалился несколько лет назад.

Я понял в книге практически все, что было написано на нематематическом английском. Однако ваш греческий на с. 25 меня несколько озадачил. Вторая часть фрагмента — это, судя по всему, вариант классического Quem deus vult perdere prius dementat [26]. (Но в вашем тексте вместо οταυ стоит φταυ.) Очевидно, в первой части греческого текста вы хотели написать «когда обрушивается балка, то всем достаются дрова». Если это действительно так, то следует изменить δουοξ на δοκοξ. Кстати, откуда взята эта цитата?

Заранее благодарю за ответ — и самые искренние поздравления по поводу книги.

Бендж. Грэхем

P.S. И еще. Не кажется ли вам, что вместо «мадам де Сталь» (с. 221) должно быть «мадам Рекамье», равно как и Hinzelmenschen вместо menschen (с. 270)? Впрочем, это уже мысли для следующего издания.

Я думаю, кое-что вам стало понятно сразу же. Там, где речь идет о классике, со Старейшиной состязаться бесполезно. Для многих с Уолл-стрит Гораций — это имя клерка, сидящего в задней комнатке и следящего за порядком в маржинальных счетах. Бенджамин Грэхем всегда был знатоком и поклонником классики. Эпиграф к «Анализу ценных бумаг» — это поразительно точная (применительно к предмету) цитата из Ars Poetica Горация:

Multa renascentur quae iam ce cidera, cadentqueQuae nunc sunt in honore vocabulae…

Восстанут многие из павших,И многие, что ныне на коне, падут…

От Старейшины всегда приятно получить строчку-другую, даже если это и сопровождается ударом линейки по руке. У нас есть специальный наборщик для классических цитат, а любой хороший корректор увидел бы, что вместо φταυ должно стоять οταυ. За ошибку с Hinzelmenschen, безусловно, полагается тройка, но всех блох не выловишь. (И, кстати говоря, я действительно имел в виду мадам де Сталь, а не мадам Рекамье.)

После непродолжительной переписки наш славный Старейшина прибыл в великий город, и мы с ним позавтракали в Plaza. Грэхем — невысокий щеголеватый старичок, отдаленно напоминающий Эдварда Робинсона. Грэхем сказал, что приехал в Нью-Йорк, чтобы обсудить с издателем новый перевод Эсхила, работу над которым он только что закончил, а кроме того, ему хотелось повидать внучат. На момент нашей встречи рынок катился вниз, а «результативники» залегли в окопах последней линии обороны. Я спросил его, что он думает обо всей этой ситуации.

— О, я давно не держу руку на пульсе, — сказал Грэхем. — У меня акции всего лишь одной компании, а все остальное — муниципальные облигации. Но такое случалось и прежде. Как я писал однажды, hoc etiam transibit — «и это тоже пройдет».

А что за компания, чьи акции у него все еще на руках?

— Да просто то, что осталось: Government Employees Life Insurance. Когда-то вся эта компания принадлежала нам. Впрочем, и за этим я тоже не слежу. Я дошел до такой точки в жизни, когда стараюсь раздать как можно больше, а не заработать что-то сверх того, что имею.

Мы потолковали о событиях, произошедших с момента выхода в свет последнего издания «Анализа ценных бумаг». У Грэхема была идея, которую он хотел обсудить со мной. Готовилось новое издание «Разумного инвестора» — популярной версии «Анализа ценных бумаг», но для более практически ориентированных читателей. Грэхем хотел, чтобы я поучаствовал в работе над этой книгой дистанционным образом. Я отправлял бы свой текст на юг Франции, на Мальорку или в Ла-Хойю, а он отсылал бы исправленный вариант мне.

— Есть только два человека, к которым я обратился бы, — сказал он. — Один это вы, а второй — Уоррен Баффетт.

— А кто такой Уоррен Баффетт? — спросил я.

Это было странно. Странно потому, что я знал почти всех известных инвестиционных менеджеров того времени. Они выступали на семинарах, делились теориями, ненавязчиво подталкивая публику к своим любимым отраслям бизнеса и любимым акциям. Но Уоррена Баффетта я не знал. Его не было в списке тех, кому рассылают цепные письма с предложением купить Four Seasons или Viatron. Или хотя бы Control Data и Polaroid.

Это отличало его от всех, но не делало особо примечательным. Примечательность состояла в том, что Баффетт был безусловно выдающимся инвестиционным менеджером своего поколения. Еще более примечательным было то, что он сделал для всей философии последующего поколения. Пока ковбои 1960-х втюхивали друг другу свои любимые акции за стопочкой в Oscar’s, а потом неслись в свои офисы, чтобы снова, не отрываясь, смотреть на тикер, Баффетт ставил все новые и новые рекорды в финансовом бизнесе из своей Омахи в штате Небраска. Ни котировальных машин, ни тикера, ни Oscar’s, ни обгрызенных ногтей, ни транквилизаторов, ни оттяжки после закрытия биржи, ни растущих как на дрожжах победителей, ни компаний хай-тека, ни конгломератов, ни «концепций». У него всего-то и было, что чистая теория Грэхема, применявшаяся с абсолютным спокойствием и постоянством: тихие, простые акции, которые легко понять. И при этом еще оставалась масса времени на детей, гандбол, отдых и на то, чтобы вслушаться, как растет кукуруза.

Конечно, Баффетт не был менеджером публичного фонда, поэтому на него не давили дилеры, чья работа состоит в постоянной продаже долей фонда. Когда он ставил свои рекорды, основывая их на философии будущего поколения, некоторые из его наиболее выигрышных акций при этом вполне вписывались в философию агрессивного роста. У него не было комитета, с которым надо было обсуждать решения, у него не было босса. Он держался в стороне от жадного внимания публики, она и не замечала его в течение большей части карьеры. Если он покупал контрольный пакет компании, то был готов реально управлять ею. Все эти факторы освобождали Баффетта от обычных ограничений, свойственных биржевым игрокам.

Он создал свое товарищество в 1956 г., имея $105 000, большую часть из которых внесли его дядюшки, тетушки и прочие родственники самого разного калибра. Товарищество было ликвидировано в 1969 г., имея капитал $105 млн и кумулятивную годовую доходность 31 %. Десяток тысяч долларов, вложенных в товарищество в 1957 г., превратились в $260 000. За все это время у товарищества не было ни единого убыточного года — оно зарабатывало даже во времена резкого падения рынка, в том числе и в 1962 и 1966 гг. Партнеры в Buffett Partnership ежегодно получали письма, в которых объяснялись цели предприятия, а политика не менялась на протяжении десятка лет.

Финансовые менеджеры 1960-х гг., как правило, давали своим представителям рекордные показатели пары «горяченьких» лет с тем, чтобы те завлекали ими публику. Рекорды Баффетта были непрерывными в течение 13 лет, но они никогда не использовались в маркетинговых целях. На практике партнеры, видевшие успехи, хотели бы подключить к нему своих родных и близких, однако Уоррен вынужден был им отказывать — ведь это была частная организация с ограниченным числом членов.

Для работы над новым изданием книги Грэхема Уоррен Баффетт подходил гораздо больше, чем я. Кстати говоря, он действительно работал над ним, хотя Уоррен и Бенджамин Грэхем, ученик и учитель, соглашались далеко не во всем. Участие Уоррена отмечено на страницах книги, хотя фамилии его на обложке нет. Вскоре после нашего разговора с Грэхемом Уоррен приехал в Нью-Йорк, и мы с ним встретились за ланчем. За этой встречей последовали другие, за ними — оживленная переписка, а потом наконец я появился на западном берегу реки Миссури с текстами, испещренными пометками Грэхема. И там, в самом сердце Америки, мы с Уорреном снова прошлись по урокам Мастера, словно два библеиста по Священному Писанию.