Фаина Раневская. Любовь одинокой насмешницы - Андрей Шляхов

Сталин хорошо относился к Толбухину, ценил в нем отличного штабиста и никогда не вспоминал Федору Ивановичу звания штабс-капитана царской армии, до которого тот дослужился в годы Первой мировой войны. Начав войну в звании генерал-майора, Толбухин уже в 1944 году стал маршалом Советского Союза. После войны маршал Толбухин был главнокомандующим Южной группой войск, расквартированных на территории Румынии и Болгарии. Однако потом Сталин внезапно охладел к Толбухину и направил его командовать одним из самых стратегически малозначительных военных округов.

Ходили слухи, что Фаину Георгиевну и Федора Ивановича связывала не просто дружба. Все может быть…

В книге, посвященной Фаине Раневской, ее «эрзац»-внук (так сама актриса называла сына Ирины Анисимовой-Вульф Алексея Щеглова) вспоминал, как Фаина Георгиевна подарила ему игрушечную машинку, полученную от маршала Толбухина.

Увы, как бы ни назывались и чем бы ни являлись отношения актрисы и маршала, длились они недолго — в 1949 году Федор Иванович Толбухин скончался.

В 1949 году главный режиссер Театра имени Моссовета Юрий Александрович Завадский пригласил Раневскую в свой театр. Завадский, одно время бывший мужем Ирины Вульф, знал Раневскую еще с довоенных времен, когда судьба ненадолго свела их в Центральном театре Красной Армии (так тогда назывался Театр имени Моссовета).

Завадский готовился ставить спектакль по комедии И. А. Крылова «Модная лавка». В те времена охоты на «безродных космополитов» обращение к творческому наследию великого русского баснописца, весьма уважаемого коммунистическими идеологами за беспощадное высмеивание дворянских нравов, было беспроигрышным и политически верным шагом. К тому же Иван Андреевич Крылов не писал скучного, и постановка его пьесы гарантированно привлекла бы зрителей.

Надо сказать, что выдающийся журналист и талантливый баснописец Крылов начал свою творческую жизнь с драматургии. Первую свою пьесу — «Кофейницу» — он написал в возрасте пятнадцати-шестнадцати лет.

В «Модной лавке» Раневская играла роль госпожи Сумбуровой, «степной щеголихи, которая лет 15 сидит на 30 году; вдобавок своенравной, злой, скупой, коварной, бешеной…». Фаина Георгиевна, по своему обыкновению, вложила в образ чванной и глупой дворянки весь свой талант, и Сумбурова в ее исполнении была неподражаема.

«Сумбурова. Скажи ж, моя голубушка, своей мадаме, что мне много, очень много надобно будет самых модных уборов и материи в кусках. Я падчерицу хочу нарядить как куколку; она у нас первая невеста по всему уезду, да и выдаю же ее за своего родственника, так чтоб, знаешь, не ударить лицом в грязь.

Маша. Извольте уже с ней приехать; мы возьмем мерку, и я смею уверить — вы будете довольны нашим искусством.

Сумбурова. Да, да, душа моя, мы таки сами сюда приедем; я бы и на дом за вами прислала, да у меня муженек такой брюзгливый и упрямый, что с ним не сладишь. Ну что ты будешь делать! Ни французских лавок, ни французских товаров; да не здесь будь сказано, и французов-то терпеть не может; ему вот все дай русское; а что у нас хорошего-то сделать умеют? — Кабы не ваши мадамы, так, прости господи, хоть совсем без платья ходи!

Маша. С вашим тонким вкусом вам бы быть знатною барынею!

Сумбурова. Я-таки, душа моя, по всей нашей округе первая помещица».

Веселая жизнерадостная «Модная лавка» была тепло принята зрителями, но критики почему-то предпочли не заметить ее. Возможно, они обошли постановку своим вниманием, потому что в ней не было ничего советского, социалистического, революционного.

Роль Раневской, которую актриса сыграла после Агриппины Солнцевой, не получила премий и наград, но зрителям пришлась по душе. Фаина Георгиевна создала великолепный образ Маньки-спекулянтки, классической одесской торговки в пьесе Владимира Билль-Белоцерковского «Шторм».

Билль-Белоцерковский был активным участником октябрьских событий 1917 года, участником Гражданской войны, партийным работником. Разумеется, он писал правильные (с точки зрения коммунистической идеологии), скучные пьесы. Новатор в душе, Владимир Билль-Белоцерковский стремился выразить возвышенную сущность революционной эпохи в новых формах драматургии, напрочь отрицая всякое значение театральных традиций и классического наследия.

Манька у Фаины Георгиевны получилась яркой и запоминающейся. На первую же репетицию актриса притащила огромный талмуд, в которм роль ее была не разобрана, а просто перпарирована. Десятки вариантов каждого кусочка, едва ли не каждой реплики Маньки-спекулянтки. Раневская, можно сказать, переписала весь текст своей роли. Завадский испугался, что драматург не потерпит столь вольного обращения со своим текстом, но Билль-Белоцерковский прочел рукопись Раневской, рассмеялся и… согласился. «Оставьте ее, — сказал он, имея в виду Раневскую, — пусть играет как хочет и что хочет. Все равно лучше, чем она, эту роль сделать невозможно».

Своим непередаваемым «Шо грыте?» Фаина Георгиевна доводила зал до исступления.

Когда Раневскую спросили, как ей удалось столь достоверно, столь блистательно сыграть Маньку, актриса сослалась на свой опыт «спекуляции» времен Гражданской войны.

Критик Борис Парамонов писал: «Мне повезло — я видел Раневскую в театре. Пьеса была пустая, из так называемой советской классики: там Раневская играла спекулянтку на допросе в ЧК. Был там такой момент: спекулянтка Раневская начинает плакать, достает платок — для чего поднимает многочисленные юбки, под которыми оказываются красные галифе. Раневская сама придумала этот трюк».

А вот что писал Фаине Георгиевне по поводу этой роли писатель-сатирик, драматург и сценарист Виктор Ефимович Ардов: «…тип, изображенный Вами, описан с предельной выразительностью и смелостью. Вообще я должен сказать, что смелость — одно из самых удивительных свойств Вашей актерской индивидуальности. Эта смелость в соединении с незаурядным темпераментом радуют меня, может быть, больше всего в Вас, дорогая артистка. Я терпеть не могу полутончиков и полужестиков, игру в мелкое обаяние на сцене. А именно этим грешат иные, даже самые одаренные, артисты. Актрисы — чаще, чем актеры, потому что так называемая «женственность» иной раз понимается крайне узко. Из всех виденных мной артисток с этой точки зрения я могу сравнить Вас с Екатериной Васильевной Гельцер. Да, да, в этой балерине меня, помню, поразил отказ от мусорных и обычных ухищрений средней танцовщицы. Гельцер настолько была уверена в своем огромном обаянии вообще, в своей танцевальной и мимический выразительности, что даже в балете позволяла себе отказаться от отогнутых мизинчиков и локоточков, от улыбочек, которыми кокетки в пачках стараются попутно с исполнением роли завоевать себе поклонников в партере… Спасибо Вам, дорогая моя, за то наслаждение, которое Вы мне доставили своей игрой».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});