Шериф - Дмитрий Сафонов

Странгуляционная борозда, промелькнул у него в голове бездушный медицинский термин. Точнее, судебно-медицинский, такие борозды бывают у повешенных. У покойников. Но у живых людей?

Или? Она пыталась покончить с собой?

Ноги его приросли к земле, он не мог сдвинуться с места.

— Опасность! — повторила девушка. — ОН уже здесь!

Ужасная отметина выглядела как ожерелье из бузины: синюшно-багровая, широкая, она косо охватывала беззащитную шею и, казалось, давила, давила… Хотела задушить.

Девушка покачала головой и стала медленно заматывать тряпку. Уродливый след скрылся под материей.

Пинт почувствовал, как реальность снова начала терять четкие контуры, размываться, дрожать перед глазами предзакатным летним маревом. Слова девушки не внесли никакой ясности, наоборот, теперь Пинт окончательно во всем запутался.

Что здесь, черт возьми, происходит? Может быть, я просто сплю? Да, конечно, мне все это приснилось. На самом деле — я в глубоком запое, печень отказала, и мозги отлетели. Я — цветок, я лежу в больничной палате и хожу под себя. Нет, скорее всего, я уже умер. Но, где бы я ни был, почему меня посещают такие страшные видения? За что? Господи, за что?

Но он не спал. И не лежал в палате. И тем более не умер! Трухлявое дерево калитки было вполне реальным: шершавым и податливым на ощупь, оно легко крошилось под пальцами. Ткань, из которой был сделан его костюм, грубо топорщилась под мышками. Ботинки… ботинки на ногах тоже выглядели как настоящие. И звук, доносившийся из-за спины, тоже был реальным. Абсолютно реальным. И очень знакомым.

— Слушай! — сказала девушка, и он не стал оборачиваться на звук, застыл, стараясь не пропустить ни единого ее слова. — Сегодня будет петь «чита». Слушай пение «читы»!

«Чита»? Что это такое? Что это значит: пение «читы»?

Он хотел спросить у девушки, но она повернулась и скрылась за дверью, быстро и бесшумно, как это умеют делать только тени. БЕЛЫЕ тени.

— Лиза! — крикнул Оскар и услышал знакомый голос за спиной.

— Ее здесь нет. Разве ты этого не знаешь? Давай, поворачивайся, только медленно. Не делай резких движений, а то, как говорят в голливудских фильмах: «Мой палец так и чешется!» Так вот, мой палец УЖАСНО чешется! Еще немного — и я не выдержу!

Оскар медленно обернулся.

Дежа вю! Это уже было! Страшный зрачок двенадцатого калибра… И еще два — под широкополой шерифской шляпой.

— Садись в машину, док, — сказал Баженов. — По-моему, нам пора серьезно поговорить. Очень серьезно. Ты понимаешь, что я имею в виду?

* * *

Надо отдать должное Белке: самогон она продавала чистый. Сивухи в нем было куда меньше, чем в ковельской водке. Опьянение быстро проходило, почти не оставляя похмелья. Хотелось выпить еще.

Белка это прекрасно знала, готовый дистиллят она очищала березовыми углями. Затраты на очистку невелики, и они полностью окупались возросшим потреблением.

Ружецкий проспал недолго. Он взглянул на часы.

Вернулся я в четыре, сейчас — начало седьмого. Два часа. Неплохо.

Он потянулся, встал с постели. Поискал под кроватью тапки, обулся.

Что-то было не так. Он сначала не понял что. Но что-то было явно не так.

Может, она все-таки сготовила обед? Хотя… вряд ли. Ничего, покопаюсь в холодильнике, что-нибудь найду.

На стуле рядом с кроватью стояла бутылка.

Там еще половина. Меня ждет приятный вечер.

Ружецкий сделал один большой глоток, поморщился, крепко сжал губы. Утер тыльной стороной ладони рот.

Хорошо! Но без закуски больше не буду. Отправлюсь в экспедицию — на кухню.

Ружецкий открыл дверь — и едва не упал на пороге. Удушливая, тугая волна зловония была ничуть не менее осязаема, чем ударная волна при взрыве.

Фу! Что такое? Что здесь происходит?

Он закрыл рукавом нос и стал пробираться сквозь густую вонь к лестнице. Глаза слезились.

— Ирина! — позвал он. — Что случилось?

Первой его мыслью была утечка газа. Он ведь сам объяснял Пете, что природный газ, который горит в конфорке, не имеет запаха, поэтому к нему примешивают меркаптан-пахучее вещество, чтобы сразу заметить утечку. Но сейчас пахло не меркаптаном: тухлыми яйцами, болотной гнилью и… Какой-то падалью. Однажды такое было: год назад в сарае появился очень неприятный запах, день ото дня он становился все сильнее и сильнее, пока наконец Ружецкий не нашел причину — полуразложившуюся дохлую крысу.

Но на крысу это не похоже. Тут не крыса, а целый лось.

Перед глазами промелькнула абсурдная картинка: он уходит из дома в заведение усатой Белки, и лишь скрывается из виду, как в дверь вваливается огромный лось и в ту же минуту сдыхает — прямо под лестницей. Его туша моментально начинает разлагаться, очень быстро, как при ускоренной прокрутке пленки: белые жирные черви прогрызают в дохлятине причудливые извилистые ходы, снуют туда-сюда, жрут почерневшее мясо и свернувшуюся кровь, шкура опадает, из дырок торчит желтый костяк. И — вонь. Ужасная вонь.

Что за бред? Какой лось? Надо бросить пить!

А при чем здесь «бросить пить»? Что, от этого исчезнет запах?

Ружецкий вытащил из кармана зажигалку, чиркнул колесиком. Яркая голубая вспышка на мгновение озарила коридор второго этажа. Ружецкому опалило волоски на руке, в которой он держал зажигалку. Дышать, конечно, легче не стало, потому что вспышка сожгла почти весь кислород, но противная вонь стала меньше. Теперь запах был другим: будто он спалил одновременно сотню спичечных коробков. Сера. В доме явственно запахло серой.

— Ирина! — снова позвал Ружецкий. Ее комната была расположена тоже на втором этаже, но в другом крыле.

— Ирина! — Ружецкий продвигался к лестнице.

А не ты ли это испортила воздух, дорогая? Проще говоря, набздела? — вертелся на языке каверзный вопрос.

Правда, вслух он никогда ничего подобного не скажет, но подумать-то может! Ружецкий усмехнулся.

— Ты все-таки приготовила обед, дорогая? Что у нас сегодня? Гороховый суп?

Он услышал какое-то шевеление в комнате жены. Она дома? Но почему не отзывается?

Ружецкий подошел к ее двери и постучал.

— Ирина! Ты меня слышишь? Что случилось? Почему в доме такая ужасная вонь?

За дверью — тихий шорох, и ничего больше. Молчание.

Ружецкий постоял, прислушиваясь. Тихо-тихо, будто где-то далеко, за полем, работал радиоприемник и ветер доносил различные обрывки звуков, меняя последовательность фраз и искажая голос:

— Какая разница, откуда я взялся?.. Кххххххх! Я был всегда, и я буду всегда… Кхххххх! Мне нужна веревка! Крепкая веревка…

— Что такое? — произнес Ружецкий.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});