Без Поводыря - Андрей Дай

С другой стороны, любой успех – и обо мне тут же позабудут. Станут говорить – мол, это же наследник Николай! Никто и не сомневался! Этакой-то талантище!

Благо опасения – это еще не страх. Это повод быть осторожным и не забывать стелить соломку в нужных местах. И надеяться, что Никса не выдаст, а ретрограды не съедят. А что грядущие успехи моему покровителю припишут – так и Бог с ними. Я же не для чинов или орденов это все. Я по другим причинам.

В общем, решил работать без оглядки на последствия. В крайнем случае, опыт деятельности вне государственной службы у меня уже был. Никогда не поздно все бросить и заняться практически чистой коммерцией. Тем более что денежные дела и не помышляли о том, чтобы совсем меня оставить.

Тринадцатого апреля, три дня спустя после окончания торжеств по случаю прибытия нового наместника, стало известно, что в столице утвержден устав ссудно-сберегательных касс при Госбанке Томского губернского правления. Собственно принимать деньги под гарантированные империей шесть процентов годовых, по словам местного управляющего, князя Кекуатова, должны были начать только в мае. Но сама возможность положить в надежное место, по сути – дать государству в долг, свои сбережения и получать стабильный доход, ничего при этом более не делая, необычайно взволновала сибиряков.

Нужно еще учесть некоторые особенности, сложившегося на весну 1866 года положения. Особенно вспыхнувший пару лет назад в Томске строительный бум, благодаря которому в экономику края оказалась инвестирована огромная сумма. А также тот факт, что вообще уровень доходов у жителей губернии существенно вырос, чему немало поспособствовали два подряд неурожайных года в соседних губерниях. Теперь томичи могли себе позволить делать больше покупок. И нужно признать, позволяли. Однако потребление товаров все равно существенно отставало от роста сбережений. Большинство все еще опасалось тратить деньги на товары, без которых вполне можно было бы обойтись.

Это я к тому, что, как только сведения о возможности и деньги сохранить, и прибыль получать распространились в народе, городское отделение Госбанка стали ежедневно осаждать сотни людей. Ажиотаж едва не перерос в бунт с дракой, и как естественный итог – вмешательством дежурной казачьей сотни, когда кто-то, обладающий чрезмерной фантазией, догадался брякнуть, что будто бы в кассах примут только первую сотню обратившихся. Изобретатель еще предлагал за малую мзду внести нуждающихся в число счастливчиков, и кто-то ему даже поверил. Благо развернуться предку незабвенного товарища Бендера не дали – пара дюжих жандармских унтеров подхватила местного комбинатора под локти и свела в тюремный замок. А листы с фамилиями, которыми тот потрясал в доказательство своих слов, полицмейстер Стоцкий на глазах толпы порвал в мелкие клочки.

И несмотря на все эти события, какое-то чудное, непривычное для избалованного вниманием банков жителя века глобализации ожидание бесплатного счастья, Великой Русской Мечты, халявы, готовой вдруг, словно манна небесная, просыпаться над столицей губернии, оказалось заразительным не только для простых обывателей, но и для сравнительно более обеспеченных горожан. Дело, труд по извлечению прибыли, тяжелая работа, результатом которой мог стать лишний принесенный домой гривенник, так ценимые в торговом Томске прежде, вдруг стали второстепенными. Теперь каждый, от гимназистов-скаутов, вновь появившихся в моей приемной, до первогильдейских купцов и офицеров губернского батальона, только тем и занимался, что подсчитывал свои потенциальные и – главное! – легкие прибыли. Всего-то и нужно было, что подождать! И никому ведь, ни единой живой душе и в голову не пришло, что государство может никогда и не вернуть этих самых вкладов. Простить народу собственные долги, как это не один раз было в эпоху СССР…

Теперь представьте мое удивление, когда с точно такими же аккуратно выписанными в блокнотик цифрами ко мне явился Карбышев. Вот уж никогда бы не подумал, что эпидемия халявы способна заразить и моего секретаря.

– И что с того? – выслушав Мишу, недовольно поинтересовался я. Тут же отметив некоторую растерянность на лице поручика жандармерии в отставке. Он застал меня не в самый удобный для обсуждения банковских вкладов момент – опираясь на жилистое плечо Апанаса, я пробовал ходить по комнате. И был жестоко разочарован своими «успехами».

Пусть валяться целыми днями в постели, будучи одетым только в напоминающую саван простецкую ночную рубаху, я больше себе не позволял и был теперь готов принять гостей в достаточно приличном виде. Все-таки было неприятно показаться на глаза секретарю растрепанным, выбившимся из сил и мокрым от пота, как скаковая лошадь. И всего-то от четырех проделанных по спальне шагов!

Вот он и гадал тогда – чем же именно вызвано мое неласковое обращение? Тем, что застал меня в… скажем так, не самом парадном виде, или все-таки сделанными им расчетами.

– Пойми, Миша! Деньги – это зло! И было бы логичным – отдать это зло в чужие руки. Однако, как честные христиане, мы с тобой просто обязаны с этим злом бороться. Например, заставлять это чудовище работать, принося пользу нам. То есть – добру. И не кажется ли тебе, в некотором роде, малодушием переваливать свой святой долг на чужие плечи?

– Никогда не думал об этом в таком аспекте, – нахмурился Карбышев. – Вы это серьезно, ваше превосходительство? Это не шутка?

– Какое там… – Я практически рухнул на кровать, и пришлось пару секунд пережидать, пока в глазах перестанут водить хороводы черные пятна. – Какое! Я вполне могу допустить, что Отечество наше найдет применение твоим деньгам. В конце концов, проводимые ныне реформы способны поглотить гигантские, не побоюсь этого слова – колоссальные, – средства. Однако же, Миша! Как же ты не поймешь!? Сберегательные кассы – удел слабых и ленивых людей. Тех, кто не способен больше ни на что иное.

– Вот как? – порозовел секретарь.

– Именно так, Миша! Ну задумайся! Возьми вот и сочти прямо тут. Сколько ты станешь получать процентов, ежели просто купишь сотню десятин земли где-нибудь в окрестностях Колывани и станешь сдавать ее в аренду хотя бы тем же гольфштинцам?

– Так как же это счесть, Герман Густавович? – удивился тот.

– Да просто! Очень просто! Ты же хозяином будешь, и плату ты сам же назначать станешь. Потребуешь десятую часть урожая – никто и спорить не решится. А сколько зерна со ста десятин? А десятая часть от того? А ежели продать не осенью по пятьдесят копеек, а весной по семьдесят?

– Сто пудов с десятины… – забормотал секретарь, вписывая в блокнотик свои расчеты. – Сто десятин… Так это что же, ваше превосходительство! Можно и семьсот рублей получить за один только год?

– Тебе виднее, – угрюмо пробурчал я. – Я же не вижу твоих записей.

– А землю купить по полтора рубля за десятину… – словно не слыша меня, продолжал удивляться Карбышев. – Это сто пятьдесят за сто… Ну отнять еще за амбар и извоз… Так и после того – изрядно!

– Так это же работать надо, – криво усмехнулся я. – Бегать. Бумаги оформлять, с людьми договариваться. В кассу-то пару ассигнаций куда как проще сунуть!

– А я могу? – Миша совсем уж густо покраснел, потупил взгляд, но все равно продолжил выговаривать свою мысль. – Позволено ли мне будет… купить некоторое количество наделов?

– Почему нет? – опрометчиво дернул я бровью. И тут же зашипел от прострела. – Не было бы у меня иных дел – я бы уже половину Барабинской степи скупил. Кто может помешать?

– Ну, – вскинулся парень. – Позволите ли вы! Мне! Этим заниматься?

– А зачем иначе-то я бы тебе это все рассказывал? – улыбнулся я. – Управляющего только найди. Иначе твои сельскохозяйственные эксперименты станут мешать служить у меня.

– О! Герман Густавович! Не извольте беспокоиться! Это никоим образом…

– Беги уже, – вяло дернул я рукой. – У тебя наверняка еще много дел…

Карбышев еще раз, торопливо и невнятно, меня поблагодарил и испарился. И я, грешным делом, понадеялся, что ссудно-сберегательная лихорадка в моем доме больше никак не проявится. Что поделать?! Забыл о том, что теперь обладаю бесплатным финансовым консультантом, который… или, вернее будет сказать, которая в тот же день примчалась делиться «замечательной идеей».

Неисповедимы пути Твои, Господи! Но и тебе, Всемогущий, далеко до замысловатых вывертов женской психологии! Знаете, с чего начала разговор явившаяся после обеда ко мне Наденька Якобсон? Ни за что не догадаетесь, как не смог догадаться я. Ведь видел же ее сверкающие от желания поделиться «открытием» глаза. Знал, о чем нынче судачат на всех углах. Полагал, что и она сейчас же потребует немедленно вывести из различных предприятий как можно больше наличности, с тем чтобы бабахнуть всю эту гору разноцветной бумаги в государственную ренту. А она спокойно – стальные нервы, даже завидно – уселась на приставленном к кровати стуле, сложила узкие ладошки поверх лежащего на коленях портфельчика и вдруг спросила: