Черный пролетарий (СИ) - Юрий Гаврюченков

— А кто есть?

— Стратегические партнёры, — грек даже удивился, что должен пояснять заслуженному человеку столь очевидную вещь.

Щавель вздохнул.

— Добрососедские отношения неизбежно приводят к большой войне. Лет за двадцать народятся и подрастут новые солдаты, и тогда как соседи соседей резать будем друг друга с особой жестокостью. Мы регулярно громим Москву, чтобы держать в подчинении Поганую Русь. Басурмане проводят профилактику на Проклятой Руси, оберегая себя от местного населения.

— Народец стрёмных земель сам себя прореживает с неистовым энтузиазмом, — заметил грек.

— И тем помогает наместнику светлейшего князя Лучезавра собирать дань, — констатировал Щавель. — А вот Орду мы не били семнадцать лет. Она набрала силы и теперь тянет на Русь свои железные тентакли.

— Всюду вы видите врагов… — запальчиво возразил священник и смолк, потому что из подворотни появились неясные тени.

«Этот город не любит меня, — взгрустнулось старому лучнику. — Всегда не любил. Я здесь чужой, солдат среди купцов, вот и подаёт Муром знаки отрицания».

— А как у вас с видением врагов в данную минуту? — вопрос Щавеля прозвучал издевательски неуместно, потому что их окружали.

— Вы живёте в лесу, поэтому всегда настороже, — заметил священник.

«Какой-то ты чересчур наблюдательный», — подумал Щавель.

Пустынную, без фонарей улицу освещали только окна. Несложно было рассмотреть мелкие юркие фигурки пятерых встречающих. Суетливые движения, шакальи повадки. «Молодёжь вышла на промысел», — Щавель расстегнул пуговицы на животе. Двое забежали сзади, до поры до времени опасливо держась поодаль. Оттянул полу сюртука, облегчая доступ, но не открывая рукояти ножа.

В подвалившей троице выделялся средний, чуть покрепче и постарше остальных. Его наивное, почти нетронутое жизнью личико с тонкими бровями широкой дугой, выглядело до отвращения моложаво, как у жертвы генетической болезни.

«Манагер, — удручённо подумал Щавель. — Московский, трёхсотлетний».

— Доброго тебе здоровьичка, — сходу сглазил он ворога, чтобы отчерпнуть жизненной силы.

— Сенкью вэри мач, ю а вэлкам (Премного благодарен, добро пожаловать), — на манагерском собачьем наречии пригласил проклятием супостат выйти на битву.

— Доброго времени суток, — обречённо констатировал мигом всё понявший грек.

Манагер позитивно улыбнулся.

— Выворачивай карманы, поп. Бог велел делиться.

— А я атеист!

Не успел манагер опомниться, как настоятель подпрыгнул резвым кузнечиком и с разворота впаял ступнёй в подбородок. Голова манагера откинулась назад, он отлетел, проехался спиной по мостовой и замер. Не ждал он такого от попа-атеиста!

Отец Мавродий не успел приземлиться, как снова оторвался от земли и пробил сбоку носком ботинка шарахнувшемуся было противнику в голову. Достал. Парень потерялся и следующий удар, пяткой с разворота по шее, лишил его сознания.

Последний из троицы кинулся наутёк.

Шакалята сзади бросились на Щавеля. Он обернулся и быстро ударил ножом. Сначала одного, потом другого. Подростки не предполагали, что в руке прохожего внезапно появится финка. Это оказалось подло и обидно. А ещё страшно, когда они почувствовали жгучую резь и увидели кровь на ладонях. Свою кровь. Мораль была провалена, боевой дух тут же улетучился.

Согнувшись, они отступили. Один сразу свалился на бок и засучил копытцами, другой, скособочившись, двинулся к подворотне на подгибающихся ногах, но не дошёл, упал. Щавель наблюдал за ними, не двигаясь с места. Медленно провёл по языку левой стороной клинка. Мальчонка корчился на боку, зажимая пальцами рану. Старый лучник закрыл рот, размазал языком кровь по верхнему нёбу, вдохнул её пряный запах, прислушался к металлическому оттенку на вкусовых сосочках, напоминающему о дверных медных ручках. Раненый подросток скулил, конвульсивно подтягивая к животу ноги, вверх-вниз, вверх-вниз. Слизал кровь с правой стороны. Раненый мальчишка заплакал. Только сейчас Щавель оценил, какие они мелкие. Лет тринадцать-четырнадцать.

Продолжая обонять аромат живой силы, Щавель сунул чистый нож в ножны, обернулся к внимательно наблюдающему за ним отцу Мавродию. Священник рассматривал его, удерживая на периферии зрения своих поверженных противников.

— Что теперь делать будем? — в отличие от владений светлейшего князя, волей которого он мог награждать и карать, Щавель на Великой Руси хозяином положения себя не чувствовал.

— Сдаваться полиции мы сейчас не можем, — рассудительно ответил священник. — Дело нам поручено важное, а время дорого. Рекомендую не дожидаться городовых.

— У нас свидетель убежал, — сказал Щавель.

— Он в полицию не пойдёт. Это москвичи, им здесь не рады.

— Нас из окон видели.

— Не видели. Здесь темно, а мы не шумели. Пошли отсюда, пока не дёрнулись.

Доверившись воле осмотрительного и ушлого грека, Щавель двинулся за ним в глубины проходных дворов, по пути задержавшись над недвижным телом манагера и окончательно обезопасив его. Нож пришлось вытирать о зловонный пиджак москвича, разменяв ядовитый ихор на парфюмерию. Сунув запоганенный клинок в ножны, Щавель устремился вдогон чёрной рясе, изредка отливающей мокрым шёлковым блеском, когда на неё падал отблеск из окон нижних этажей.

Огибая мусорные ящики, поленницы дров и мочевые лужи, священник шустро перебирал ботинками, шелестя рясой и почти не топая. Когда Щавель поравнялся с ним, отец Мавродий произнёс:

— До утра пересидим на конспиративной квартире. Сейчас патруль нагрянет, он всё равно будет делать обход, и трупы обнаружит. Не надо нам на улицах светиться.

Он разговаривал на ходу столь ровно, будто в кресле сидел. Дыхалка у отца Мавродия оказалась отменная.

Шли долго, не выбираясь из дворов, которые всё тянулись и тянулись в нескончаемом квартале. Наляпанные по единому проекту четырёхэтажные доходные дома, бревенчатые, обитые деревянной дранью и штукатуренные, давали приют всем, у кого за душой найдётся рупь с полтиной за месячный постой в однушке. Распугав на помойке крыс, похожих на крупных кроликов, отец Мавродий скользнул к неприметной дверце в стене, не облагороженной ни крыльцом, ни козырьком, выудил из кошеля пару ключей на верёвочке, резво провернул добротно смазанный замок.

— Тише.

Запустив Щавеля, грек немедленно затворился. Стало темно, хоть глаз выколи, но священник на ощупь отыскал перила, потянул за собой Щавеля. По лестнице чёрного хода они поднялись на третий этаж. Священник нашарил замочную скважину, вставил ключ, медленно и беззвучно выдвинул стальной язычок из гнезда на косяке.

Ночной свет превратил мрак в полумрак. Священник вместо слов легонько толкнул Щавеля в спину, заперся, задёрнул плотную штору, не дающую ушам наушников подслушать, о чём говорят в квартире, а глазам соглядатаев подшнифтить через замочную скважину. Прошёл в комнату. Не глядя, взял со стола коробок, чиркнул спичкой, запалил свечу, завесил окна.

— Вот мы и в безопасности, — священник указал на мягкое кресло возле стола, постепенно прорисовывающееся из темноты. — Пересидим до утра, пока полиция не перестанет рыскать в поисках пары господ в рясе и сюртуке.

Щавель уселся, закинул ногу за ногу. Грек зацепил подсвечник за кольцо рукояти, прошёл через комнату, жёлтый свет озарил чёрную громаду буфета. Прозвенели стёклышки двери. Священник вернулся с бутылкой и двумя рюмками.

— Изведаем от плода виноградного не стока ради веселия, скока снятия стресса для, — он набулькал по полной.

Щавель потянул носом и не ошибся.

Отец Мавродий протянул рюмку, опустился в кресло по другую сторону стола.

— За покойников, не чокаясь, — предложил он.

— Ну, за слёзы вдов и матерей! — Щавель опрокинул рюмку, мелком подумав, что даже у манагера была мама. А может даже и жена.

— За матерей! — отец Мавродий последовал его примеру.

Посидели, приходуясь, оттаивая от рукопашной. Впрочем, хороший алкоголь быстро оказал целительное воздействие на обмороженные души. Священник зашевелился в кресле, тряхнул головой, сбрасывая ошмётки стресса, и благостно улыбнулся.

— Где вы научились так ножиком тыкать?

— Жизнь научила. А вы где научились ногами махать?

— Здесь. Дома, — отец Мавродий налил ещё метаксы. — Лакей обучил. Когда я приехал в Великий Муром, сразу купил негра, чтобы по хозяйству всё делал и сопровождал в присутственные места, я один не успеваю, да и статусные вещи здесь ценятся. Раб оказался посвящённым в тайный мужской африканский союз Тыква Ндо. Я до конца не разобрался в их дикарских верованиях, но понял, что молятся они выдолбленной тыкве, в которой прорезаны глаза и рот, а вовнутрь вставлена горящая свеча. Рождество Тыквы празднуют в ночь с тридцать первого октября на ноябрь, когда силы зла особенно сильны и сведущие люди рекомендуют держаться подальше от торфяных болот. Весля, так зовут раба, оказался знатоком приёмов рукопашного боя. На досуге он обучил меня технике ударов ногами, а я увлёкся и преуспел.