Журнал Наш Современник №11 (2004) - Журнал Наш Современник

Думая о твоем журнале и о многом другом, я написал восемь строчек, посвящённых тебе:

 

Внезапно, вдруг ударит ток по коже —

Дорога, поле, стылая земля...

Мне изгородь родной избы дороже,

Чем изгородь Московского Кремля.

 

Иду по снегу, не нарочно плача.

Деревни нет. Нет ничего окрест.

Я как поэт здесь что-то в поле значу,

Я не поэт — там, где России нет”.

*   *   *

Каждый кулик своё болото хвалит — так что простите меня за много­словие. Прошу вас помнить — что “Наш современник” — общее достояние всех писателей России, что, если говорить откровенно, настоящая литератур­ная жизнь произведения в читательском сознании начинается лишь после публикации в нашем журнале. Старшее поколение писателей уходит из жизни... Но журнал живёт, и хотелось бы, чтобы он всегда был сильным, влиятельным, русским, непобеждённым, — чтобы именно таким достался в наследство всем вам, друзья мои!

 

 

 

Валерий ГАНИЧЕВ • Взгляд с Пикета (Наш современник N11 2004)

Валерий ГАНИЧЕВ

ВЗГЛЯД С ПИКЕТА

 

Сростки. Ныне это название стоит рядом с названиями Вешенская, Тарханы, Сорочинцы, Михайловское, Овстуг. Ежегодно в июле сюда, на Алтай, на два-три дня перемещается литературный и кинематографический, артисти­ческий центр России. Шукшинские чтения, возникшие по народному чаянию, идут тут с 1976 года. Попробовали их “разредить”, проводить раз в пять лет, но поток шукшинских паломников обошел гаишные и милицейские преграды и снова выплеснулся сюда, на Пикет. На эту уже не стираемую, не срываемую ни на физической, ни на культурной карте гору. На эту как-то уж очень символически и подчеркнуто горделиво одиноко стоящую гору над просторами родины Шукшина.

С горы Пикет далеко видно, и каким-то таинственным образом прозре­ваются оттуда все дали России — от Балтики до Тихого океана. “Для нас Шукшин день — ведь это почти как престольный праздник”, — сказала одна из жительниц Сросток. Да, этот день святой для тысяч людей, они приходят сюда дышать шукшинским словом, проясняют смысл жизни, горюют и радуются. Они здесь свои. Они здесь соотечественники. Их собрал здесь Василий Шукшин. И на этот раз, 26 июля, тут, на Пикете, в Сростках была Россия: Россия Алтайская, Кемеровская, Иркутская, Красноярская, Омская. А вот и из Томска, из Тюмени; там казахстанцы. А эти, ясно, москвичи. А здесь выбросили красный плакат: “Академгородок”. Значит, новосибирцы. Затянули песню белорусы. Конечно, есть и украинцы: откуда? Из Cyм. И неожиданно — молдаване, да ещё фильм снимают. О Шукшине, о Сростках, о песне. Приехали готовые всех поправлять и просвещать учёные. Солидный появился отряд шукшиноведов. Ну, не всем же Кафку изучать и Джойса. Надо постигать глубины творчества народного писателя! Похвально.

Эти чтения были юбилейными, ибо посвящены были 75-летию Василия Макаровича. Какие уж там годы, — может порезонёрствовать иной благополучный долгожитель. Но ведь у Шукшина вся жизнь — год за два, а последние-то, пожалуй, и за три пойдут! И еще. Едва ли не главным на этих чтениях было открытие памятника Шукшину, изваянного всем известным Вячеславом Клыковым. Уже в 9.30 утра человеческое море разливанное окружает вершину горы. А снизу идут и идут стайки веселых школьников, солидно переступающие взрослые лихие казаки, интеллигенты с рюкзаками за плечами. Идут делегации, идут одиночки. Тысяча, две, три, пять... К вечеру назовут цифру — двадцать пять-тридцать тысяч! Это здесь, на Пикете, а на Шукшинских чтениях, в залах, на площадках, в библиотеках — несметно. Большой международной научно-практической конференцией начались Шукшинские чтения в Барнаульском и Бийском университетах. Несколько дней шел Шукшинский народный зрительский кинофестиваль “Ваш сын и брат”. Писатели, артисты, режиссеры выступали в Сростках в разных аудиториях края. Открылась художественная выставка “Алтай — земля Шукшина”, шел фестиваль народных коллективов “В гостях у Шукшина”. Но 26 июля всё стягивалось сюда, на Пикет.

К двум постоянным вопросам нашей литературы “Кто виноват?” и “Что делать?” В. М. Шукшин добавил свой, третий: “Что же с нами происходит?”. Он призывал нас остановиться, одуматься. Как чуткий сейсмолог души, он чувствовал смертельно опасные толчки, несущие гибель обществу. Его герои — это родные для него люди, они близки ему, он с болью нередко наблюдает их раздвоенность, неуверенность в столкновении со злом, особенно если оно прикрывается высокими словами. “Чудики” его — открытые, ищущие, бескорыстные, как князь Мышкин у Достоевского. Но в жизнь ползёт деляга, пролаза, который лишён этой человечности и добросердечия. Чувствовал Василий Макарович, что бездушный наглец, торгаш, где скрытно, где и откры­то, занимает плацдармы для броска во всероссийскую власть, вытесняя человека и человечность, насаждая и навязывая свою мораль.

Да, Шукшин вроде бы смеялся над происходящим, — народный юмор его героев смягчал происходящее очерствление душ, чудики, в общем-то, порождали добросердечность, мысль и беспокойство, ибо выглядели мудрее, умнее тех, кто над ними потешался. Но его смех был смехом, после которого выступала слеза. Так и было воедино у него: Смех, Мысль, Слёзы.

Здесь, в Сростках, была его малая родина, которую он безмерно любил. Но он ведь видел отсюда и всю Россию, его глаз был зорок, а нравственность неусыпна. Он и писал поэтому правду. Те, кто тогда руководил страной, тре­вожились, что ж это он пишет вроде бы только о неустроенности чело­веческой, о конфликтах мелких (как им казалось), не возвышается до героики. Но он-то писал не об итогах соцсоревнования, а о неповторимых людях, об их заботах и нуждах, думах и бытии. И песня его, хотя и была порой грустна, как “Степь да степь кругом”, но вот перехлестнула через годы, и ныне стало ясно, что это и есть самое высокое воспевание родины.

“Моё ли это — моя родина, где я родился и вырос? Моё. Говорю это с чувством глубокой правоты, ибо всю жизнь мою несу родину в душе, люблю её, жив ею, она придает мне силы, когда случается трудно и горько. И какая-то огромная мощь чудится мне там, на родине, какая-то животворная сила, которой надо коснуться, чтобы обрести утраченный напор в крови”.

 

...И вот, поднявшись на вершину, пройдя кордон милиции (тридцать-то тысяч надо выстроить, сорганизовать, не дать потоптать друг друга), остановились мы у одетого в белые одежды, сокрытого под ними памятника. Вокруг него уже кипели страсти: нет авторской индивидуальности — взят с кинематографической натуры; не там стоит; мешает археологам (да где ж вы, милые, сто лет-то были ?) — в общем, что-то не то и что-то не так. (Это бывало нередко и раньше. Действительно, все ли сразу принимали памятники Пушкину, Минину и Пожарскому, Есенину, соглашались с местом их расположения?). Опасения были и у нас.

Но вот после слов губернатора М. Евдокимова и В. Клыкова полотно сдергивается и... долгие, гулкие, несущиеся волнами почти от подножья горы аплодисменты. Минута... Вторая... Продолжаются. Звуки гимна приглушили их. В душе восхищение и радость. Да, это тот Шукшин. И здесь, здесь... На Пикете именно, на вершине! Здесь он должен был остановиться, сесть на свою землю, приземлиться — не как самолет, а как путник, пришедший к дому, ощутить ступнями своими теплоту, идущую из глубины земли, травинки, растущие на ней, песчинки и комочки её. Кто-то что-то ещё говорит у микрофона, разливисто несётся с холма песня. А я смотрю, впитываю эту слитность Шукшина с землёй, пространством, небом. Подхожу, обнимаю Славу Клыкова. И то ли говорю, то ли думаю: как было бы у нас пусто на Руси, если бы не было его могучего, непреклонного таланта. Он ведь возвратил нам в бронзе и камне многих подвижников и героев, витязей и поэтов, и без его памятников Русь бы ещё раз осиротела. Да, — это ведь и Святой праведный Сергий в Радонеже, и княгиня Ольга в Пскове, и Владимир Красное Солнышко в Белгороде, и Илья Муромец в Муроме, и Святые равноапостольные Кирилл и Мефодий в Москве, и звонница героям на Прохоровском поле, и Пушкин в Тирасполе, Батюшков в Вологде… Спасибо тебе, Вячеслав Михайлович, великий русский скульптор, за твоё высокое служение Отечеству и нам, русским людям.

Начальственный и литературно-киношный круг хозяев и гостей переместился ниже — на сбитую из свежих досок сцену, под портрет Василия Макаровича. А бронзовый Шукшин сверху зорко глядел на нас и как бы вопрошал: “Ну что, правду будете говорить или врать?”. И, наверное, вот эти тридцать тысяч человек и пришли сюда, чтобы услышать правду. Развлечься хочешь? Пожалуйста — на рок-поп-аншлаг-концерты. Сюда же, к Шукшину, идут за правдой. Он ведь и сам всю жизнь искал правду, оступался, ошибался, не мог быть равнодушным, просил людей быть добрее. Он считал, что в любых условиях “человек умный и талантливый как-нибудь, да найдёт способ выявить правду. Хоть намеком, хоть полусловом — иначе она его замучает, иначе, как ему кажется, пройдет впустую”. Видя, как налаживается жизнь в деревне, как постепенно создавались возможности для улучшения жизни людей, он находил способы “обрушить всю правду с блеском и грохотом на головы и души людские”.