Лидия Мастеркова: право на эксперимент - Маргарита Мастеркова-Тупицына

– не помню. Завтра я его увижу, он сейчас в Париже. Игорь делает красивые кольца и браслеты, интересные по форме, и отдал в один магазин продавать. [Илл. 168] Жаль, конечно, что он не продолжает заниматься живописью и скульптурой. Но ничего не поделаешь <…> Игорь выслал вам много своих акварелей, не знаю, дойдут ли они <…> Что касается Сандомирской[413], то почти ничего о ней не помню – кроме того, что она во время войны перебирала в подвале картошку, т. к. у нее ничего не покупали, и я не знаю точно, не помню, не выгнали ли ее тогда из МОСХа <…> [Илл. 169] Но не давали никаких заказов, это точно. В России есть о ней книга, я видела у Воробьева на обложке другой книги. Напишу Володе, чтобы он ее поискал и прислал. Еще знаю, что она в [19]20 годах делала скульптуру Робеспьера, которая развалилась, как рассказывал Петр Ефим. Соколов и очень смеялся. Еще знаю, как она ссорилась с Платовым[414], который говорил ей, что он скульптор лучше нее <…> И из-за сливочного масла, которое нужно было ставить под пол. Как она купалась в прозрачных трусиках и как смеялась на все Прилуки, и еще, что у нее был человек, которого она любила, но он откуда-то не вернулся. Вот и все, пожалуй. Если вспомню, напишу.

Целую вас крепко.

Лида.

Илл. 165. Игорь Холин. Без названия. 1978.

Архив М.М.-Т. и В.А.-Т.

Илл. 166. Лидия Мастеркова. Серебряное кольцо с лазуритом и сердоликами. Начало 1970-х.

Собрание Маргариты Мастерковой-Тупицыной и Виктора Агамова-Тупицына, Нью-Йорк

Илл. 167. Лидия Мастеркова. Пояс из советских монет. Первая половина 1960-х. Собрание Маргариты Мастерковой-Тупицыной и Виктора Агамова-Тупицына, Нью-Йорк

Илл. 168. Письмо Л. Мастерковой к М.М.-Т., Париж – Карбондейл, Иллинойс, 1978. Архив Музея современного искусства «Гараж». Фонд М.М.-Т. и В.А.-Т.

Илл. 169. Работы Беатрисы Сандомирской (слева и в центре) и Надежды Тимофеевой (справа). Частное собрание (ранее находилась в коллекции Лидии Мастерковой).

Архив М. М.-Т. и В. А.-Т.

27.01.1980. Париж – Фредериксберг, Виргиния

Дорогая Риточка!

<…> Сейчас я должна начинать все сызнова, абсолютно все с ложек, плошек и пр[очее], но самое главное – это начать работать как-то так, чтобы было интересно, хотя мне трудно сейчас понять, что меня вообще волнует. Меня волнует квадрат, но почему и зачем, я не понимаю еще. Форма квадрата волнует меня, т. е. пространство в квадрате, но еще я не понимаю его значения. Если удастся сводить концы с концами, может быть, набреду на что-то интересное, но сейчас будет много трудностей. Я хочу начать шить одежду, чтобы зарабатывать деньги. Не знаю, смогу ли совместить все вместе. Надеюсь! <…> Я приобрела для тебя каталог «Москва – Париж». На днях вышлю, но, конечно, пароходом, т. к., видимо, авиа очень дорого, но еще не знаю, напишу, какой почтой <…> Я пошлю также фото, где мы все вместе на ВДНХ. [См. илл. 1] Я привезла из Англии и еще не послала, забыла, хотя она уже в трубке. Немухин ничего не пишет, к сожалению. Никого здесь не вижу – только Воробьева и Таню Паншину[415], но заходила с Воробьевым в галерею к Глезеру. Была Майка[416], с которой мы сцепились поначалу, а потом ничего. Потом пришел Оскар, бледный и жалкий, и теперь совсем незначительный. Я с ним тоже поговорила строго, а потом ничего тоже <…> Висят картинки Оскара, Сашки, Жарких, Свешников[417], очень плохой, и Шапиро. Все очень низкого качества. Он позорит все искусство, которое могло бы занять определенное положение в мире. Неприличный Оскар инфант[ильный] Сашка [Рабин], Жарких – патологичен мизерно уже, если идти по этому пути. Шапиро подражает Тышлеру[418], но не понимает, что у Тышлера тоже мало хороших картин <…> Пиши быстрее.

Целую крепко. Поцелуй Витю, Манюню.

Твоя Лида.

24.02.1980. Трапп, Франция – Фредериксберг, Виргиния

Дорогие мои братцы!

<…> Сейчас я живу неизвестно где: ни город, ни деревня, а что-то страшное, совсем непонятное, но мне нравится, что-то пустырно-речное-вокзальное. Простора много перед окнами, света много, и квартира просторная, и наверху еще ателье, где я собираюсь начать работать после долготерпимого перерыва по полной невозможности. Плохо, что нет телефона, а так все неплохо, совсем неплохо <…> Русские не подвели: много мне помогали с переездом, и самые бедные дали в долг денег, чтобы оплатить первый взнос, и Ольга Махрова опять привезла мне постель, белье и посуду <…> и Игорь Шелковский[419] помогает вовсю, и Коля Дронников перевозил тоже мой скарб, т. е. жаловаться не на что и не на кого, а надо благодарить Бога за все милости. К тому же я не помню, писала я или нет об этом, но Риточка должна это учесть, т. к. это очень важно. Дело в том, что перед католическим Рождеством, когда я еще жила у Эммы, пришел Костаки Георг[ий] Дионис[ович][420], и мы долго беседовали с ним; он был очень рад, встретившись со мной, и, конечно, много говорилось о России, о том о сем, и разговор коснулся, на мой взгляд, безусловно мерзостной глезеровской писанины в его мерзкой книжке «Человек с двойным дном», где сплошная ложь и где он – Глезер все время проговаривается, все это ужасно и противно. И в этой помойке он пишет о Звереве и говорит о Костаки, что за похлебку обобрал Зверева[421] <…> отсутствие логики и понимания всего того, что происходило и что касается Костаки, то это самое место Майка (редактор якобы этой книги, как указано), показала Цеоргию] Д[ионисовичу], когда он пришел к ним в галерею! Представляете состояние Костаки. Но я это все пишу вот к чему, что касается отношения Костаки к Звереву, то здесь нет ни капли сомнений или чего-нибудь другого, мы все знаем, как Зверев терроризировал семейство Костаки и как они любили его и помогали. Я помню, как Костаки с восторгом рассказывал о том, как Толечка, он и называл его не иначе как только Толечка, «принес утром на даче подарок – сено в ладонях, которое пахло яблоками, и ведь только он, Толечка, мог это придумать» и пр., и пр. Я знаю, что Костаки давал деньги просто так и другим художникам <…> Мы много