Инго и Инграбан - Густав Фрейтаг

– Это друзья, – сказал Инго, – и страж хочет оказать им почет.

– Фолькмар! – закричала Ирмгарда и поспешила навстречу певцу, торопливо въезжавшему во двор, но увидев важное лицо путника, она остановилась.

– Ты прибыл с родины, но вижу, не радостен принесенный тобой привет.

– Еду я из королевского замка, но кратковременным было мое пребывание в нем, – начал певец, и голос его дрогнул. – Князь Ансвальд приказывал седлать коней и ехать в королевский замок, княгиня сидела среди своих служанок; все было тихо при дворе, и никто не спросил, куда я отправляюсь.

Ирмгарда отвернулась, но через миг уже схватила руку Инго и взглянула на него любовными глазами.

– Ты прибыл королевским гонцом, – сказал Инго, – надеюсь, что король возложил на тебя благосклонное посольство.

– Умолкли уста короля, – ответил Фолькмар, – покончены заботы его о королевском престоле и сокровищнице. Его нашли мертвым на ложе, а между тем еще вечером он пировал среди ратников своих. Ему воздвигли костер, и вокруг его останков плясало пламя.

При этих словах воцарилось глубокое молчание.

– Могучий властелин и храбрый витязь! Я желал ему более доблестной смерти, чем смерть среди хмельных телохранителей, – начал взволнованный Инго. – Как ни поступал он с другими в своей брюзгливой подозрительности, но он содействовал моему счастью и целый год сдерживал напор моих недругов.

– Ключи от его сокровищницы хранит теперь королева для своего сына, – продолжал певец. – Властительно правит она в замке и рассылает ратников по стране. Благородные витязи приезжают ко двору, наперебой стараясь снискать ее расположение своими рассказами, и никто не осмеливается восставать против ее могущества. Многие считают, что рука покойного короля была полегче ладони Гизелы. Объявляю тебе это, князь, никем не посланный; а ты поразмысли: не будет ли тебе это во вред.

– Что радость, что печаль – обо всем рассказываешь ты с одинаковой важностью, – улыбнулся Инго. – Король не вредил мне, а королеву я знаю как женщину добрую и благородную. Теперь только с веселым духом я могу похвалиться счастьем моим, насколько зависит оно от воли моих соседей.

– Не прочна благосклонность властолюбивой женщины, – возразил певец.

– Я был верным стражем границ покойного короля, почему же менее верным буду я для его сына. Доколе турингами повелевает Гизела, я жду от нее только добра. Ты говорил с королевой?

– Неприязненно язвили глаза королевы, когда она увидела меня в толпе. «Если когда-нибудь вздумаете поучить песням моих служанок, то избегай поездок в горы. У сороки, летящей над лесом, ястреб выщипывает перья. Некогда ты был многоречивым посланцем, побереги же свой язык». Тем самым она заставила меня поспешить сюда, и вот я здесь, побуждаемый беспокойством о тебе и княгине.

– Хотя тревога и напрасна, но все равно, благодарю за преданность. Какой-нибудь клеветник озлобил против тебя королеву. Но ее благосклонность я изведал в тяжкий час; доказана на деле дружба, и из одного источника кровь наша. Нами правят доблестные предки в чертогах богов, и двумя чадами живем мы на чужбине, по обоим склонам гор: я – муж, она – жена.

– Да только не твоя, – заметил Бертар.

Инго рассмеялся:

– Все же она женщина, и непристойно было бы нам, мужчинам, опасаться женских прихотей.

– А еще опаснее доверять их дружбе, – наставлял старик. – Пока медведица была мала, она лизала руку человека, которому потом вцепилась в затылок.

– Упрям же ты в своей недоверчивости, – добродушно возражал Инго. – Но я поступлю, как ты предлагаешь. Мы отправимся по селениям и пригласим старейшин на совет: послать ли посольство к королеве или благоразумно готовить оружие. Если напрасной окажется тревога, то мы сами посмеемся над ней. А ты, Фолькмар, погости у нас, доколе не узнаешь, что Гизела снова благосклонна к тебе – ты ведь знаешь, как приятно нам твое присутствие.

– Прости, повелитель, – важно ответил певец, – если я не приостановлюсь в пути: гнев этой женщины быстрее конского скока, скоротечнее соколиного лета. Она совсем забыла, что перед покойным королем восхваляла мое посольство. Если полагаешь, что безопасности от нее ты, то для себя я этого не жду.

– Кто осмелится сдержать прыть странствующего певца? Но если ты должен непременно уйти, то не откажи в просьбе: поскорее возвращайся под наши дубы.

– Я еще побываю там, где растут дубы, – сказал Фолькмар, склоняясь над рукой Инго. Они с Ирмгардой посмотрели вслед королю и Бертару, которые направились к коням.

– Много тайн известно тебе, – тихо сказала она, – но не можешь ты истолковать скорбящей жене всех мыслей, что проносятся в голове ее мужа.

– Мысли щебечут в голове, что ласточки на кровле дома: то улетают, то прилетают они, – утешал певец. – Но ты подобна домашнему очагу, который дает мир и веселит сердце – не думай о мимолетных тенях. Но и к тебе, повелительница, пришел я тайным гонцом. Когда уходил я из лесов, то княгиня Гундруна вошла со мной в загон, где держит она свою домашнюю птицу, и указав на самку аиста, сказала: «Птица улетела летом со двора, но к зиме возвратилась назад с птенцом своим; теперь мы кормим обоих. Та, которую ты знаешь, ушла отсюда, потому что ухватилась она за правильные перья лебедя перелетного – отнеси же ей другое знамение пути».

И певец протянул Ирмгарде знамение: перо из крыла аиста и перо молодой птицы, перевязанные нитью. Ирмгарда взяла привет матери, и ее слезы покатились на него.

– Адебара прилетела назад во двор, потому что хитрая птица растерзала хозяина ее гнезда. Но сердце повелевает мне противиться лютым соколам, устремившим крылья на моего повелителя. Пойдем, Фолькмар, я покажу тебе моего бедного птенца, который с радостным криком сжимает свои ручонки, когда отец склоняет к нему лицо.

По полудни в замке все стихло. Певец ушел, Инго с товарищами отправился в долины, а Ирмгарда стояла у родника, который неподалеку от дома выбивался из скалы. Ратники высекли из камня красивое корыто, в котором скапливалась вода источника. Тепло светило солнце, и весело плескалась прохладная вода, струясь из корыта на землю; со скалы вниз опускались, наподобие кровли, ветви ясеня, вокруг родника стояли ивы, скрывая его от постороннего глаза своим серым лиственным пологом.

Ирмгарда подняла своего сына над священным источником.

– Милостивая владычица бегучей воды, – молила она. – Будь благосклонна к моему ребенку; да будет крепок он и благообразен телом, подобно моему повелителю!

Она окунула мальчика, нетерпеливо кричавшего и бившего своими ножками, вытерла его маленькое тело сухим полотенцем, тепло одела его, положила на мох и ласково заговорила с ним – до тех пор, пока не перестал он кричать и снова не улыбнулся матери. Ирмгарда встала и сняла с себя верхнее платье; оставшись неподпоясанной, в нижней одежде, она прополоскала подол замоченного платья и разложила его там, где лучи солнца падали на муравчатую тропу.