Учитель моей дочери - Надежда Мельникова

из пластилина монстров и персонажей, а потом приносила мне. А теперь мы будто чужие. Не хочу говорить Тихонову, чтобы он уходил, но так будет спокойнее и лучше для всех. Уверена, наши отношения недолговечны, и лишний раз травмировать ребёнка всё же не стоит.

— Хорошо, выпьем вместе чай. — Он подходит ко мне и гладит плечи, затем заботливо убирает прилипшие к губам волосы. — Я, кстати, ей большую шоколадку принёс, надеюсь, что она любит сладкое и у неё нет аллергии.

— Лёша, она будет психовать, опять расстроится, — отвожу глаза в сторону, всё ещё удерживаемая его ладонями.

Но Тихонов снова привлекает моё внимание. Сердце колотится, давят угрызения совести. Лучше бы он ушёл. Ему ведь дети не нужны, а Маргаритка кусочек меня. Она моя маленькая крошка.

— Оля, ей семь лет, — шепчет мой искуситель и притягивает к себе. Говорит, почти касаясь ушной раковины губами, ласково уговаривает, мягко дотрагиваясь пальцами шеи под моими волосами: — Не она должна решать, с кем тебе спать, Belle. Дети вырастают, уходят, живут своей жизнью. Ты хорошая мама, лучшая из всех, кого я знаю. Чего хочешь ты?

Я смотрю в серые глаза и сама не осознаю, как произношу:

— Тебя.

В ответ Тихонов улыбается и целует меня в губы.

Звонок в дверь действует отрезвляюще. Мы как раз разбираем шкафчики на кухне, формируем гору мусора, которую Лёша обещает вынести. Но трель звучит громче и, сглотнув скопившуюся слюну, я снова смотрю ему в глаза.

— Открывай. Прятаться — не выход.

Наверное, хуже было бы, если бы он убежал? Но мне и так дурно от того, что сейчас начнётся.

— Что он здесь делает?! — мигом меняется в лице ещё секунду назад радостная дочь.

Мне снова становится стыдно.

— Здравствуй, Маргарита.

Дочка, психанув, как попало сбрасывает обувь и бежит в туалет, конкретно так хлопнув дверью.

— Доча, когда приходишь с улицы, нужно помыть руки и со взрослыми людьми воспитанные девочки здороваются.

— А я не воспитанная! — кричит дочка через дверь.

— Через дверь кричать нехорошо.

С Тихоновым здоровается моя сестра и проходит на кухню. Там, опершись на стол рукой, она начинает мне выговаривать. Удивительно, что она держалась так долго.

— Я изо всех сил пытаюсь отвлечь твою дочь, а ты что творишь? Зачем он здесь? Не могли найти другое время? Приди ты наконец в себя. Ты уже довела ребёнка до психов, мужа — до алкоголизма, а меня — до ручки! Хрен у него позолоченный, что ли, не понимаю? — агрессивно шепчет сестра.

— Ну и когда мы должны встречаться, если не в то время, как ты забрала Маргаритку?

— Вы вообще не должны встречаться! Я сдерживала Ваню, чтобы он успокоился, думала, твою дочь забрала для того, чтобы она повеселилась и приняла родительский разлад и ссору, утихомирилась, пока родители не найдут компромисс, не смогут обсудить всё как взрослые люди.

— Родительский развод, — поправляю сестру.

Она охает, осуждая.

— Твое дело, конечно, но ломать — не строить. Так и запиши. И Ваню ты сколько лет знаешь? Он ведь хороший мужик, — морщится, доказывая, — по сути. Работа есть, не пил никогда, да и не курил даже, по бабам не бегал. Ну играл, так хитростью надо было, по-женски. Лаской и заботой. А этого? Кто он тебе, что ради него ты всё, что столько лет строилось, разрушить собралась?

— В этого я влюблена, — отвечаю шёпотом.

— Детский сад, — психует сестра. — Ты с этой любовью ребёнка совсем потеряешь! — И, плюнув, уходит. В дверях, правда, останавливается. — Если что-то надо, ты мне позвони.

— Спасибо.

Маргаритка, в очередной раз хлопнув дверью, садится на кровать, в самый дальний угол и, скрестив руки на груди, даже не пытается скрыть своей злости.

— Сделай нам чаю, Оль. — Опершись на колени, потирает ладони Тихонов.

Я не очень-то хочу оставлять их наедине, но и воспитывать дочку при нём тяжко и совестно. Маргаритка ещё каких гадостей наговорит, мерзко всё это.

Поэтому я увлекаюсь заваркой, чайниками и кипятком. Уж лучше это, чем что-то другое.

— Маргарита, как ты знаешь, ваша с мамой жизнь поменялась.

— Бла-бла-бла! — перебивает его моя дочь, и я хватаюсь руками за столешницу.

Ей тяжело, я понимаю, надо терпеть. Но это ужасно, я же её воспитывала. Откуда это? Перед ней взрослый человек, учитель.

— Тебе сейчас трудно принять тот факт, что твои родители больше не вместе, но в жизни так бывает. Твои папа и мама, они, кроме того, что твои родители, ещё мужчина и женщина. Так уж вышло, что твой папа охладел к твоей маме и нашёл интерес в компьютерных играх. Это его право. Люди вообще имеют право выбора, они вольны поступать, как им хочется. В рамках законов, естественно. Твой папа хотел только играть, мама пыталась ему мешать, и он стал обижать её. Ей было одиноко и грустно, она старалась за двоих, но в семье так не должно быть.

— Мне всё равно! — дочь дуется и плотнее прижимает к себе скрещённые руки, словно ещё больше закрываясь.

— Ты любишь свою маму?

— Я вам не скажу! — капризничает.

— Своих учеников я прежде всего учу уважать выбор другого человека. А любовь, Маргарита, — это тоже уважение. Поэтому я повторю свой вопрос. Ты любишь свою маму?

— Люблю! Вам-то чего?

— Вот, — продолжает гнуть свою линию Тихонов. — Ты любишь свою маму и желаешь ей только хорошего, потому что мама — это самый дорогой человек на свете, она дала тебе жизнь, и ты должна думать о ней и её праве выбора.

— Вы испортили мою семью! Я вас ненавижу!

— Вашу семью разрушил не я, а твой папа. Своим невниманием к вам обеим. Скажи, он часто играл с тобой, водил в школу, делал уроки? Гулял на улице?

— Он перестал играть в компьютер, он гулял со мной! Мы ходили в кино.

— Компьютерные игры — это не просто так, Маргарита. Он уже не сможет сам остановиться. Это болезнь, мне очень жаль.

— Но он смог!

— Как бы тебе объяснить: он смог, потому что увидел меня и испугался изменений. Ты поймёшь, когда станешь постарше. Вот ты сейчас тоже боишься перемен. И это нормально. Но если бы он любил твою маму, дорожил