Полуночное солнце - Кэмпбелл Рэмси Дж.

Чем глубже в лес она уходила, тем реже становились солнечные лучи. Рябые стволы деревьев приглушенно поблескивали под своей снежной ношей, тяжесть и неподвижность которой наводили на мысли о зреющей в вышине снежной буре. Если вдруг какая-нибудь снежная шапка сорвется вниз и нарушит тишину, она ощутит себя круглой дурой, впрочем, теперь уже слишком холодно для движения снега. Она подумывала, не повернуть ли назад, но с какой стати? Да ей должно быть стыдно за себя.

– Мы почти вышли, – сообщила она.

Эдна чувствовала себя просто обязанной повысить голос, чтобы ослабить давление тишины, однако добилась лишь того, что подчеркнула ее да заставила Голиафа вздрогнуть. Плевать, все равно дорожка вдалеке уже сворачивала к выходу из леса. Она остановилась, чтобы плотнее намотать поводок на руку, потому что ее голос, похоже, пугал Голиафа все сильнее.

– Я вовсе не на тебя кричу, Голли. Я не знаю, на кого я кричу, – призналась она, а в следующий момент поняла, что его беспокоит вовсе не ее голос.

Когда она умолкла и чуть отпустила поводок, чтобы поправить перчатку, пес повернул голову, пристально глядя куда-то мимо нее. Его серые губы растянулись, обнажая зубы, и он зарычал, дрожа всем телом. В следующий миг он рванулся вперед, вырвав поводок из ее руки, и кинулся вглубь леса.

– Голли, вернись, – прокричала Эдна едва слышно, и сама с трудом поверила, что говорит вслух. Но хуже всего была абсолютная тишина за спиной, из-за которой она боялась обернуться. Собака скрылась среди деревьев, и она повернула голову, хотя по шее бежали мурашки.

Поначалу она не увидела ничего страшного, но это лишь означало, что все вокруг нее нарочно скрывает то, чего нужно бояться. Ее окружал лес с его бесчисленными чешуйчатыми ногами и зелеными костями, просвечивавшими сквозь мраморную плоть. Ей казалось, что тишина – сплошное умелое притворство. Грязная дорожка, единственный признак жизни, словно незаконно вторглась сюда, – путь, ведущий прямо к ней. От этой мысли все ее страхи как будто сосредоточились в одной точке: что-то еще не так с дорожкой, только она не осмелилась посмотреть.

– Голли! – пронзительно выкрикнула она и услышала, как пес гавкнул в ответ.

– Подожди! – крикнула она и побежала на звук, увязая в хвойной подстилке. Облачка пара от дыхания и мелькание света и тени мешали бежать. Когда Голиаф снова залаял, она увидела его среди деревьев в сотне ярдов впереди. – Стой! – сипло приказала она и вытянула руку в перчатке, отчаянно желая ощутить в ней поводок.

Он почти исполнил ее приказ. Ей оставалось всего несколько ярдов, когда он сорвался с места. На этот раз он остановился, заметив ее, но всего на секунду.

– Плохой мальчик, стой! – выкрикнула она и устремилась следом, отбиваясь руками от веток деревьев, которые росли теперь ближе друг к другу, и их стало так много, что снежные шапки на них совершенно не пропускали солнечный свет. На этот раз Голиаф явно дожидался ее: когда он обернулся на хозяйку, вид у него был испуганный. Только она кинулась за поводком, как он снова дернулся вперед, но остановился, оставаясь в пределах видимости, и бока у него тяжело вздымались.

– Мы не играем, – простонала она и тут же поняла, что он так и не думает. Должно быть, он знает, куда идет – наверняка он выводит ее из леса, – только почему он не может подождать, пока она возьмется за поводок? Вероятно, он испуган, если это так, то ради бога, пусть он испугался ее голоса. Она рванулась за ним, задыхаясь и не в силах закричать, от ужаса не глядя по сторонам, а только прямо перед собой.

Эдна сбилась со счета, сколько раз пес останавливался, дожидаясь, пока хозяйка не окажется на расстоянии вытянутой руки. Скоро она совершенно лишилась голоса, легкие горели. Посреди тишины, липнувшей к ушам, внутренний голос в голове непрестанно повторял: «За деревьями лесов не видит». Похоже, это был дух противоречия, последнее проявление себя, попытка вычеркнуть некое знание, способное ее парализовать. Все ее внимание было сосредоточено на Голиафе, однако же она отметила, что контуры деревьев вокруг и снежные шапки, нахлобученные на них, в какой-то момент сделались какими-то неестественными – настолько симметричными, что она боялась приглядеться к ним.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

На этот раз Голиаф сорвался с места, когда до него оставалось ярдов двадцать. Она, спотыкаясь, следовала за ним, пытаясь его окликнуть, но получалось лишь открывать рот, словно она тонула. Потом она слабо ахнула, и это был вздох облегчения. Пес остановился почти на верхней кромке леса, над деревьями позади него она угадывала возносившиеся к небу утесы и вересковые пустоши. Наверняка ей померещился тот симметричный лес: деревья, стоявшие между ней и собакой, казались вполне обыкновенными. Как только она выйдет отсюда, то обернется и посмотрит.

Казалось, доберман слишком вымотан, чтобы бежать дальше, или же на этот раз дожидается ее, чтобы показать выход из леса. Если не считать тяжелого дыхания, от которого вздымались собачьи бока, он стоял вполне спокойно, чуть развернув к ней морду.

– Хороший, хороший песик, – сумела прохрипеть она, спотыкаясь на ходу. Она сгорбилась, наклоняясь, спина болела, как гнилой зуб, и намотала поводок на руку.

И едва не выронила его, потому что ее начала бить неистовая дрожь. Она с трудом видела сквозь белую завесу собственного дыхания.

– Идем, Голли, – проговорила она болезненным сухим шепотом, а потом увидела, что он тоже дрожит. Он так замерз, что черная шкура побелела от инея.

В этот миг он закатил глаза, глядя куда-то ей за спину, и она поняла, чего не сумела заметить на дорожке. Все грязные следы, ведущие в ее сторону, еще тогда начали замерзать, на них сверкала ледяная корка, поскольку то, что заставило собаку бежать, прошло через лес. Голиаф оскалился и зарычал, словно бившая его дрожь обрела звук, и понесся в сторону вересковых пустошей, волоча за собой Эдну.

Она старалась удержаться на ногах и не отставать – альтернатива была слишком жуткой, чтобы хотя бы задуматься о ней. Вот только мир вокруг побелел, не давая разглядеть дорогу, или же виноваты были ее глаза, а лицо так онемело, словно на него натянули несколько ледяных масок. Она бежала вслепую, цепляясь за поводок, стараясь набрать воздуха в грудь, чтобы уговорить Голиафа притормозить и дать ей оглядеться. А потом она упала, распластавшись по земле, и ехать по сосновым иголкам оказалось так больно, что рука разжалась, выпустив поводок. Она слышала, как пес вырвался из леса, а потом на нее навалилась тишина. Лед сковал тело, и ей показалось, что она уже умерла и окоченела. У нее не осталось слов, чтобы защититься от присутствия, которое спустилось к ней, присутствия настолько холодного, обширного и голодного, что, пусть не видя, но сознавая его, она перестала дышать.

Глава двадцать седьмая

Бен, похоже, твердо решил блеснуть в Лидсе. Не успело их семейство пробыть в книжном магазине и двух минут, а он уже очаровал весь персонал, похвалив их за выставленного в витрине «Мальчика, который поймал снежинки», один экземпляр которого как будто покрывала корочка льда из серебристых блесток. После чего щедро одаренная подбородками хозяйка магазина и две ее помощницы, одетые в такие же комбинезоны, как она, отчего казались ее уменьшенными копиями, не знали, чем еще угодить Стерлингам: они тревогой спрашивали, достаточно ли удобны стулья у стола, где предполагалось подписывать книжки, приносили им и Маргарет с Джонни напитки, следили, чтобы все входившие в магазин узнавали о предстоящей раздаче автографов – даже низенький мужчина с покрасневшими глазами, который изо всех сил старался оставаться незамеченным, пока, стоя на цыпочках, тянулся к полке с эротикой. Когда начали подходить посетители, Бен разошелся еще сильнее.

– Это для вас? Как по мне, вы достаточно юны, – сказал он бабушке, пришедшей подписать книгу, которую она собиралась подарить на Рождество внуку. Он болтал с гостями о том, какие книги любят их дети, или, если подходили дети, о приключениях, какие сулят снегопады и удлинившиеся ночи.