Жизнь на восточном ветру. Между Петербургом и Мюнхеном - Иоганнес Гюнтер

Предварительная продажа билетов шла бойко. Отношения с книгопродавцем становились день ото дня теплее и доверительнее. И однажды он вывалил на меня свой грандиозный проект.

Этот добряк был, как выяснилось, честолюбив. Он размечтался о солидном журнале, который мог бы объединить всех немцев на территории Российской империи. Два номера в месяц, и выходить они будут в его издательстве.

Мы долго раздумывали о том, кто бы мог редактировать такой журнал. Он должен быть многосторонне образованным человеком, разбирающимся также в истории и политике. Наконец мне вспомнился мой московский знакомый, д-р Артур Лютер, который писал для «Литературного эха» письма о культурных событиях в России. Книготорговец мой пришел в восторг от этого предложения. Не съезжу ли я в Москву, чтобы поговорить с Лютером и заполучить его для журнала?

Я поехал его представителем. Меня переполняла гордость, я ощущал в себе прилив невероятной предприимчивости. Только вот название журнала мне не нравилось, я находил его слишком невыразительным и безликим: «Немецкое эхо в России».

В третий раз за один год в Москве. Д-р Лютер настоял, чтобы я переночевал у него. Так как утром ему надо было идти на занятия, я отправился к Брюсову, но застал только милягу Сергея Полякова, с которым немного поболтал. Он пригласил меня писать для «Весов» — и не имеет значения, что я не пишу по-русски. Как это? Он рассмеялся: а вы думали, все наши сотрудники пишут по-русски?

Я, конечно, мог лишь в общих чертах описать Лютеру то, что затевал мой тартуский книготорговец. О деталях нужно было договариваться письменно. В том числе и о жалованье главного редактора.

Лютер сразу же согласился возглавить журнал, у него не было претензий и к его названию; он тут же предложил мне стать постоянным сотрудником, сказав, что будет охотно печатать мои переводы. А в целом такой журнал действительно отвечает назревшей потребности. Многочисленные немцы в России обрели бы орган печати, соответствующий их чаяниям.

Следующий вечер, вполне веселый, мы провели у поэта Бахмана, который устроил роскошный ужин с отменным вином и полнозвучными стихами. На прощание он подарил мне красивые ранние выпуски из серии «Инзеля». В приподнятом настроении я отправился от него на вокзал. Но не поехал сразу в Тарту. Сначала я заехал в Митаву. Очень уж хотелось похвастать перед родителями своими тартускими успехами.

А в самом Тарту я появился перед самым первым своим выступлением, на которое отправился не без легкого головокружения.

Когда я открыл дверь, ведущую из «артистической» в зал, я обомлел. Зал был полон, но публика состояла, по-ви- димому, из одних женщин, потому что виднелись сплошь дамские шляпки — ничего, кроме дамских шляп.

Потом выяснилось, что было и несколько мужчин: очень славный директор местного музея, поклонник поэта Эрнста Хардта, с которым мне доводилось видеться, затем график Рольф фон Хёршельман, с которым я через восемь лет познакомился поближе в Мюнхене, в доме Вольфскеля; теолог Райнхольд фон Вальтер, а также известный конферансье Хельмут Крюгер, от которого я получил письмо уже после Второй мировой войны.

Четверо мужчин и сто сорок женщин.

Прошло и это. Было даже много аплодисментов — полтора часа спустя, когда я закончил. Но я и сам при этом чуть не кончился, так что хотел как можно скорее убраться восвояси.

Однако не удалось. Несколько дам втянули меня в разговор, ибо желали в точности знать, что я пишу, где печатаюсь и как мне понравился Тарту. А некоторые из них даже пригласили меня к себе в ближайшие дни на чашку чая.

Кроме того, в артистической меня дожидался какой-то молодой человек. Он вызвался меня проводить. А по дороге пригласил в дорогой ресторан, где накормил фазаном с майонезом из крабов и мороженым с фруктами — деликатесами, которые мне еще не приходилось пробовать. Ко всему прочему и шампанским, знатоком которого я тоже еще не был.

То был Райнхольд фон Вальтер.

Выглядел он великолепно. Очень высокий и стройный, крупная голова, мягкие белокурые волосы, энергичный (свирепый) подбородок, слегка выпирающая, как у Габсбургов, нижняя губа, светлые, несколько рассеянные глаза. Поговаривали, что он похож на кронпринца Германии. Неудивительно, что эту примечательную, слегка тронутую декадансом голову пожелал вылепить сам Барлах. При этом Райнхольд фон Вальтер был скорее даже застенчив, в поведении своем безукоризненно вежлив, правда, с официантами и слугами обращался немного надменно, по-барски.

Он заявил, что для него великая честь — общаться с немецким писателем. Он всегда мечтал об этом.

Райнхольд фон Вальтер был на два года старше меня. Он изучал теологию в Тарту, и не первый год, но в нем не было ничего от студента-евангелиста. Недалеко от университета он снимал весьма элегантно обставленную квартиру в три комнаты. В просторном кабинете стоял огромный, дорогого дерева книжный шкаф восемнадцатого века. Из его секретного ящика Вальтер, пряча усмешку, вынул большой том в зеленом футляре: красивое издание «Ифигении» Гёте с посвящением поэту Фридриху Максимилиану Клингеру, который стал впоследствии генералом на русской службе и курировал, среди прочего, университет в Дерпте (Тарту). Посвящение гласило примерно: «Старому доброму другу Клингеру» и относилось, по всей видимости, к 1825 году. Вальтер рассказал мне о сложном пути, которым эта книга попала ему в руки; позднее он продал ее издателю Киппенбергу.

Вальтер был обручен с одной юной русской красавицей, дочерью местного коммерсанта. Его родители — а отец Вальтера был евангелическим епископом в Петербурге — этому выбору не благоволили, что не помешало ему жениться на своей Елизавете еще в пору моего пребывания в Тарту. Ради этого брака ему даже пришлось принять католичество, что, конечно, привело к разрыву с родителями.

Я читал Вальтеру вслух стихи. Больше всего нас восхищала в то время «Книга образов» Рильке, только что вышедшая вторым изданием, — вскоре мы знали наизусть ее всю. И прошло не так уж много времени, как Вальтер под моим влиянием тоже начал писать стихи. Должно быть, он обладал немалым дарованием, ибо за самое короткое время он научился владеть стихом вполне профессионально, избегая обычной для начинающих склонности к наивному китчу.

Итак, Райнхольд фон Вальтер стал моим вторым учеником в поэзии. И это явилось причиной того, что он почти совсем забросил свои богословские занятия. Он умолял меня помочь ему и вовсе сбросить с себя эти путы, чтобы стать свободным писателем. И поскольку мне такое желание представлялось более чем понятным, я познакомил его с Сологубом, попросив мэтра авторизовать его перевод «Мелкого беса». Я познакомил Вальтера и с Брюсовым, который потом авторизовал его перевод «Огненного ангела», и наконец с Блоком. Я советовал ему отправиться в Мюнхен, где у меня был такой важный покровитель, как Франц Блей; короче говоря, я сделал все возможное, чтобы помочь ему и его очаровательной Елизавете.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});