Красные бокалы. Булат Окуджава и другие - Бенедикт Сарнов

Защищая тогда Ельцина и Горбачёва, мы понимали (а кто не осознавал, тот чувствовал), что находимся в ситуации, поразительно похожей на фантастический кошмар Рэя Брэдбери, когда человек, оказавшийся в далеком прошлом и случайно раздавивший там какую-то бабочку, вернувшись в свое время , очутился в совершенно другой, не привычно демократической, а – фашистской стране .

Для сограждан Рэя Брэдбери это жуткая, неправдоподобная фантасмагория. Для нас, увы, – самая что ни на есть доподлинная реальность.

В нормальных странах выбор между тем или иным президентом или премьером собственно для жизни обывателя мало что значит. Выберут Буша или Клинтона, останется премьером Маргарет Тэтчер или им станет Мейджор, в его (обывателя) повседневной жизни это мало что изменит.

У нас в те «судьбоносные», как тогда говорилось, три дня это был выбор между жизнью и смертью .

Но разве только тогда, между 19 и 21 августа, это было так? Разве не тот же роковой выбор маячит перед нами всю дорогу ? Победит Бухарин – крестьянам скажут: «Обогащайтесь!» И это значит – жизнь. Победит Сталин – и тех, кого вчера еще приглашали обогащаться, повезут в телячьих вагонах с женами, стариками и малыми детьми на верную гибель.

Примерно так же и сегодня. Победит Ельцин – сохранится надежда, что хоть когда-нибудь станем жить как люди. Одержит верх Хасбулатов со всеми этими Бабуриными, Стерлиговыми, Астафьевыми и Аксючицами – окажемся там же, где очутился герой рассказа Брэдбери, воротившийся из своего путешествия в прошлое.

Вот почему мы обречены не только сочувствовать власти нынешнего нашего президента, но и всячески ее поддерживать.

Но сочувствовать и даже поддерживать эту власть – вовсе не значит отождествлять себя с нею и обижаться, когда вдруг – вот те на! – выясняется, что на самом деле она нам не своя , не «родная». Тем более что выясняется это вовсе не вдруг . Разве в те роковые «три дня» эта только еще становящаяся на ноги власть так-таки уж была нам своей ? Разве не испытали мы острое чувство стыда, когда «народный избранник» Г.Х. Попов предложил присвоить Ельцину звание Героя Советского Союза? И разве не покоробило нас, когда тем же «высоким званием», коего был некогда удостоен Гамаль Абдель Насер, наградили посмертно трех ребят, погибших под танками на улицах Москвы? И разве то, что эта новая власть – чужая нам, не стало особенно ясно уже тогда, когда она расчетливо кинула разбушевавшемуся народу «железного Феликса», бережно сохранив (а потом еще и укрепив) зловещее Феликсово детище? А неоднократные тогдашние уклончивые и даже одобрительные публичные высказывания нового президента об обществе «Память»?

Вольно было Буртину тогда испытывать «чувство полного, – как он говорит, – единения с высшими руководителями России». На всякого мудреца довольно простоты. Но обижаться теперь ему следует на себя . На свое прекраснодушие. На свою наивность, а не на этих «высших руководителей», которые – какими были, такими и остались.

(Бенедикт Сарнов. И где опустишь ты копыта? М., 2007)

Споры о том, как относиться к власти, следует ли интеллигенту защищать ее, поддерживать, сотрудничать с ней, – эти споры шли тогда во всех московских кухнях, и я неизменно принимал в них самое горячее участие. Едва только вспыхивал такой спор, как я заводился, что называется, с полуоборота. Причем – в любую сторону.

Если мои собеседники доказывали, что сочувствовать власти и поддерживать ее ни в коем случае нельзя, я орал, что в иные исторические моменты, как, например, сейчас, не только можно, но и нужно. И вспоминал Булата, который наслаждался, когда Хасбулатова, Руцкого и Макашова выводили из Белого дома под конвоем. И не уставал повторять, что и сам с наслаждением наблюдал эту картину.

Если же мои собеседники утверждали, что нынешнюю власть нужно не только поддерживать и защищать, но и самим нам «идти во власть», если позовут, я с той же страстью доказывал, что нет, ни в коем случае, потому что «власть отвратительна, как руки брадобрея». И если кто-нибудь говорил (а такие всегда находились), что не понимает смысла этой затейливой мандельштамовской метафоры («при чем тут брадобрей и его руки?»), отвечал, что брадобрей этот им хорошо известен и я даже могу назвать его по имени и отчеству. Снимал с полки том Гоголя, открывал его на заранее заложенной странице и читал:

...

Иван Яковлевич был большой циник, и когда коллежский асессор Ковалев обыкновенно говорил ему во время бритья: «у тебя, Иван Яковлевич, вечно воняют руки!», то Иван Яковлевич отвечал на это вопросом: «отчего ж бы им вонять?» – «не знаю, братец, только воняют», говорил коллежский асессор…

(Н.В. Гоголь. Нос. Полное собрание сочинений. М., 1938)

Захлопнув тяжелый гоголевский том, я бережно ставил его на полку и, торжествуя, заключал:

– Вот почему нельзя идти во власть. Потому что власть – всякая власть! – воняет.

Один из таких постоянных наших споров

выплеснулся на газетную полосу. Рубрика, под заглавием которой он был помещен, называлась «Без пиджаков». Придумал эту рубрику работавший тогда в «Литгазете» мой друг Алик Борин. «Без пиджаков» – это означало, что разговор будет свободный, не стесненный никакими церемониями, предельно откровенный, чему немало будет способствовать то обстоятельство, что принимающие участие в нем – старые друзья, которые давно уже на «ты» и не станут скрывать друг от друга самые тайные и даже стыдные свои мысли.

Этих бесед «без пиджаков» в газете появилось всего три. В одной из них Алик разговаривал со своими друзьями Эльдаром Рязановым и Александром Ширвиндтом, в другой – с Гайдарами (отцом и сыном), а в третьей (по счету она была второй) со мною и Войновичем.

Разговор этот мы вели той самой осенью 1993 года, когда тема расстрела Белого дома была еще свежа и нам было ее не миновать.

Но всплыла она не сразу.

То есть – сразу, но не впрямую.

– Идти ли, – начал Алик, – интеллигенту во власть, даже если власть сегодня уже не та, не брежневская, а своя, достаточно близкая тебе, и ты ее принимаешь, ты ей сочувствуешь?

И тут я сразу выскочил первым.

...

Бенедикт САРНОВ. Между нами и властью всегда существовала дистанция. В самые несвободные времена мы были от этой власти внутренне независимы. Мне, скажем, плевать было, что случится с Брежневым. Как пелось в одной песне: «Ой, позор на всю Европу, срамота-то, срамота! Десять лет лизали жопу, оказалося – не та. Но народ не унывает, смотрит радостно вперед: наша партия родная нам другую подберет». Но сегодняшняя власть мне близка. А значит, я уже в игре, я уже не могу глядеть на все это со стороны, как при Брежневе. Во мне уже появляется что-то рабское, появляется несвобода. И вот тут-то таится огромная опасность. Я считаю, что ни при какой погоде, ни при каких обстоятельствах интеллигент не может отождествлять себя с властью, он должен от нее дистанцироваться. Даже от той власти, которая выражает добрые тенденции. Потому что власть есть власть. Мы не имеем права терять свободу критики, свободу скепсиса.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});