Соблазн быть счастливым - Лоренцо Мароне

секунду опускает глаза, но тут же жестко отвечает:

– Она совершенно неподходящий человек и для тебя, и для нашей семьи. И полагаю, что ее присутствие здесь – это еще и оскорбление нашей матери.

На этом месте я взрываюсь и изо всех сил сдерживаюсь, чтобы не кричать:

– Только не надо говорить мне об оскорблениях. Оскорбление – это то, что никто не пришел сказать мне, что мой сын не такой, как все. Вот что такое оскорбление! Оскорбление – это то, что у моей жены пять лет был любовник. И оскорбление, если хочешь знать, – это еще и то, что ты делаешь своему мужу. Все мы кого-то оскорбляем. Так что ты не слишком от меня отличаешься.

Она молча стоит и смотрит на меня: в глазах ее обида и унижение.

– А сейчас дай мне дожить, сколько мне еще осталось, так эксцентрично, как мне хочется. Вся моя жизнь была тем, что ты называешь нормальной жизнью, и теперь меня начинает выворачивать от одного только ее затхлого запаха!

В следующее мгновение остальные присутствующие уже наполняют гостиную с новыми блюдами в руках и улыбками на сияющих лицах. Я пораженно смотрю на них и занимаю место во главе стола. Моей спутнице хватило всего пяти минут, чтобы завоевать расположение Данте и его друга, а что касается меня, то за тот же короткий отрезок времени я добился того, что моя дочь стала еще больше меня презирать. Забавно: чем дольше я живу, тем больше стараюсь сделать все побыстрее: как марафонец, который соревнуется сам с собой, так и я всегда стремлюсь улучшить свои прошлые результаты. На пороге смерти мне будет достаточно уже одного взгляда, чтобы заслужить презрение.

Лео Перотти, при всем при этом, вместо того чтобы устроиться как можно дальше от меня, выбирает себе место рядом с моим. Я бросаю на него уважительный взгляд – в конце концов, он не трус.

– Тебе понравился подарок? – спрашивает Данте, едва усевшись за стол. – Представь себе, Лео сомневался – он боялся, что ты его не примешь. Но я хорошо тебя знаю: если вещь тебе нравится, то ты не заставишь себя долго упрашивать!

Что сказать, ты и правда хорошо меня знаешь, дорогой мой Данте, – примерно так же, как я знаю тебя. Это странно, но у меня ощущение, что из всех сидящих за столом единственная, кто действительно меня знает – это Россана. Я снова улыбаюсь Перотти, и он отвечает мне не слишком уверенной улыбкой. Какая жалость, он уже потерял охоту к сражению. В таком случае придется обратиться к моему постоянному противнику, самому крепкому из всех орешку.

– А что это Диего сегодня нет? Снова непредвиденное совещание на работе? – восклицаю я, расправляя на коленях салфетку.

Однако Звева даже не смотрит в мою сторону и передает свою тарелку Россане, чтобы та ее наполнила, и сразу же вслед за этим Россана отпускает очередное замечание:

– Ммм, ну и вкуснятина же это ризотто.

Данте и Лео с улыбкой переглядываются между собой, я же оборачиваюсь к дочери в ожидании очередного негодующего взгляда и, однако, его не дожидаюсь. И правда – она решает удивить меня и отвечает Россане со всей вежливостью:

– Это полба: она похожа на рис, но это не рис.

Не знаю, подействовала ли это моя отповедь, но Звева кажется сейчас более спокойной и любезной. Да и все остальные выглядят безмятежными и изо всех сил стараются, чтобы вечер был приятным. Все, кроме меня.

– Ну так что, скажите нам… – начинает Данте. – Как вы познакомились?

Я так и знал, мой сын – что твоя кумушка, обожающая сплетни и сующая нос не в свои дела.

– Россана пришла ко мне как медсестра, пару лет назад… – объясняю я.

– А, так вот где вы встретились! – замечает моя дочь, и я сомневаюсь, нет ли за этим ее высказыванием какого-то скрытого интереса и желания тем или иным образом испортить мне ужин. Но этот вечер устраивает Данте, мы собрались здесь ради него, и я не думаю, что она поступила бы так с братом. Несмотря на это, я чувствую, что обязан вмешаться, чтобы избавить мою спутницу от неловкого положения, и поэтому я решаю перейти прямо к делу.

– Так что же такое важное ты должен был мне сказать? – обращаюсь я к сыну.

Данте в изумлении смотрит на меня. Может, он думал, что я удовольствуюсь и тем, что сам догадаюсь, что ему будет достаточно просто предъявить мне своего художника. Нет, дорогой Данте, хотя бы раз в жизни наберись немного мужества и поговори начистоту со своим стариком, который к тому же этим вечером и так уже достаточно взвинчен.

И все же он ничего не говорит. Как всегда, вмешивается Звева и помогает брату выйти из неловкой ситуации:

– Да ладно, если на то пошло, он потом тебе все скажет, наедине.

– Нет уж, я предлагаю поступить по-другому, – возражаю я, пристально глядя на Данте. – Я облегчу тебе задачу. Говорить буду я!

Для начала я делаю большой глоток вина и бросаю на стол салфетку, не обращая внимания на – который уже за этот вечер – укоризненный взгляд дочери. Россана пинает меня ногой под столом, но меня уже понесло:

– Данте, ты – не такой, как все! Это все знают, ты всем об этом рассказал, даже матери. Только меня одного ты решил в это не посвящать – может, потому, что ты думал подождать моей смерти. Ну что ж, у меня для тебя сегодня две новости: первая – это что умирать я вовсе не собираюсь, а вторая – что до твоих сексуальных предпочтений мне ни вот столечко нету дела. Я люблю тебя и всегда буду любить, даже если я тебе этого никогда не говорил, даже если я слишком часто ошибался по отношению к тебе и даже если иногда может показаться, что мне абсолютно на тебя наплевать. Я восхищаюсь тобой как человеком и как сыном. Я восхищаюсь тобой и люблю тебя и Звеву одинаково, можешь быть в этом уверен. Ну вот, это я и хотел тебе сказать, сказать вам, – я бросаю взгляд на дочь, – и наконец набрался смелости. А теперь, если хотите, мы можем весь вечер продолжать объедаться, а если нет, то я могу встать, взять под ручку мою синьору и удалиться.

Я склоняюсь над тарелкой и принимаюсь за еду, хотя дрожащие руки не позволяют мне крепко держать вилку. Иногда даже роль бирюка и нелюдима стоит мне невероятных усилий. Когда я поднимаю голову, я замечаю, что у Данте блестят глаза, Звева смахивает слезу, Россана пристально смотрит в свою тарелку, а Лео Перотти уставился на меня. Я снова ему улыбаюсь, и тогда он протягивает мне