Мечта для мага (СИ) - Агатова Анна

А иногда я тянулась к нему, желая чего-то большего, более смелого, чего - и сама боялась себе признаться, звала, умоляла непослушными губами. Но тяжёлые веки не поднимались, а тело не слушалось, делая меня почти неподвижной.

А он целовал меня в губы и... исчезал.

От отчаяния хотелось расплакаться!

Кто он? Кто этот мужчина?

Почему мне снятся сны, от которых краснеют щёки, и даже поговорить об этом не с кем. Была бы мама...

А однажды...

84. Лиззи Ларчинская

А однажды, уже под конец вакаций, когда кухарка каждое утро чуть не силком затаскивала меня в кладовую обсудить, что из припасов собрать с собой на учёбу («Какая же вы худенькая, хозяйка! Одни только глаза и остались! Душечка, голодаешь, поди! Надоть окорок завернуть. Али два?»), а Степан всерьёз обсуждал вопрос о том, чтобы взять с собой свою наковальню («Хозяй, у меня хорошая, а в Академии что попало, никакой работы с их наковален нет!»), я проснулась с надеждой.

Умываясь, не чувствовала холодна ли вода, завтракая, не понимала вкуса еды, всё пыталась разгадать, откуда эта надежда?

И уже после завтрака, надевая старенький полушубок, чтобы бежать в кузню к Степану, всё никак не могла попасть рукой в рукав, размышляя о странных своих ощущениях и перебирая воспоминания сна. И вдруг вспомнила.

Вспомнила и села на топчан в прихожей, , в полутьме, с неудобно заведённой назад рукой, со сползающим полушубком.

Сегодня ночью он перебирал мои волосы, пропуская их сквозь пальцы, и тёрся о них носом и будто мурчал. Мурчал, как мурчал бы кот, которому чешут шейку. Только звук был ниже, тише и больше походил на мягкое сотрясение воздуха, на вибрацию. Еле уловимую вибрацию, такую умиротворяющую, ласковую, баюкающую.

А я снова беззвучно звала, просила, умоляла, и в этот раз он прислушался к неслышным словам, наклонился к моим губам низко-низко, спросил: «Что, Лиззи?»

И я смогла прошептать: «Поцелуй меня!»

А он... Он погладил меня по щеке и ответил с улыбкой: «Тихо просишь, мечта моя! Громче!» и убрал руку. Руку убрал, и в этот момент на одном из пальцев сверкнуло кольцо.

Да! Вот она, надежда! Кольцо!

Кольцо на его среднем пальце. Только это и не кольцо вовсе, это перстень. Родовой перстень.

А это украшение довольно редкое. Да и не украшение это, скорее символ, знак принадлежности. Такие носили главы и наследники родов.

Все такие перстни в империи были похожи по форме и напоминали печать. Отличались только гербами, что вырисовывался под плоским, тёмным камнем.

Я закрыла глаза, придерживая сползающий полушубок - какой там был герб? Какой?! Нужно вспомнить герб или хотя бы его элемент! Тогда можно открыть «Общий гербовник» и вычислить владельца перстня.

Да уж... Вот прямо герб я там и увидела. В темноте, из-под полуприкрытых век. Как бы не так...

Я решительно встала, натянула полушубок и пошла в кузню.

Если я едва заметила блеск металла, и сначала вовсе приняла его за кольцо, то о каком гербе может идти речь? Чудо, что я вообще определила в нём перстень родовой, а не какое-нибудь простое украшение. Наивно было бы ожидать, что возьму вот так легко и просто вспомню то, что не рассмотрела.

Я понимала всю тщетность попыток, но глупая надежда до конца дня заставляла меня и так, и эдак вертеть воспоминания сна и перебирать всех мужчин, с которыми мне приходилось видеться раньше. На ком я могла видеть такой перстень?

85. Лиззи Ларчинская

Конечно, мысль о том, был ли такой перстень на пальцах Вольдемара, едва ли не первой пришла в голову.

Да, был. Я помнила.

Вернее, я просто была уверена, что такой перстень был на его руке. Не могла вспомнить на какой именно. Мой почти жених очень любил все эти драгоценности: на каждом его пальце были каменья в золоте. Меня всегда удивляло, как они ему не мешают. А то, что среди такого изобилия есть родовой, сомнений не вызывало - единственный сын своего отца, давно не мальчик, уже пора вступить в наследование.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Однако и логика, и сердце мешали верить, что снится именно он, Вольдемар.

Логика холодно утверждала, что если в жизни кольца были на всех пальцах, то они должны быть на всех пальцах и во сне, и вряд ли любитель носить такое количество драгоценностей, сняв всё, оставил самое простое. Зачем?

А сердце... молчало.

Если это Вольдемар, мужчина, которому я практически дала обещание стать невестой, почему сердце молчит? Оно бешено стучало и рвалось к тому, кто приходил ночью, а сейчас, когда я думаю о будущем женихе, молчит. Почему?!

Это опять вмешивалась логика.

Если во сне мне так хорошо, то почему, вспоминая образ настоящего живого человека, сердце не замирает, не умиротворяется, не окутывается счастьем, как во сне? Почему?

Это не Вольдемар? Тогда кто?

Но сколько я ни вспоминала, других знакомых мужчин с родовым перстнем вспомнить не могла. Даже Иракл, мой любимый («Бывший!» - строго напоминала себе), мой бывший любимый не носил такого перстня - у него был старший брат.

Кто же тогда?

Эта мысль часто задерживалась в голове. И теперь, стоя у окна или свернувшись калачиком на диване в гостиной, я думала над этим.

Вывод напрашивался следущий: логика и сон - вещи не совместимые.

Сон сам по себе нелогичен. Но на то он и сон, что логике не подвластен. А что сердце не отзывается... Может, мне снится будущее? Может, потом, после свадьбы, Вольдемар будет нежен и увлечён мною, может, даже влюбится. Или полюбит?.. И я влюблюсь в него так, что всё внутри будет дрожать от предвкушения встречи, и я буду звать его "милый" и просить о поцелуе, как умирающий от жажды просит глоток воды.

Ведь может? Может?

Сердце молчало...

А логика всегда была моей сильной стороной, и к концу вакаций я вполне убедила себя, что выбора-то нет, и если это не Вольдемар, то сон этот случайность и ничего не значит, и нечего о нём так много думать.

А то, что едва не каждую ночь неизвестный мужчина дразнит меня, требуя, чтобы я громче просила о поцелуе, списывала на своё желание быть счастливой в браке.

86. Лиззи Ларчинская

Я будто окаменела — то странное чувство отрешённости, что так часто посещало её на вакациях, стало сильнее, окутало, замотало, спеленав руки и ноги. И даже разум, казалось, был в полусне.

Я видела гостей, искренне улыбающегося князя, Ольгу Леоновну с острожной, нерешительной улыбкой, отца, с его привычными радостными морщинками вокруг глаз, множество гостей — дам в разноцветных бальных нарядах, мужчин в чёрных фраках и ярких, белых рубашках. Их лица расплывались и были нечёткими, но, кажется, они тоже улыбались.

А я просто шла к Вольдемару, делала вынужденные, отзывавшиеся болью в спине, шаги. Шаг за шагом, один за другим, преодолевая расстояние между нами так, будто нас разделяла толща упругого клея.

И сил на улыбку не было.

Вольдемар смотрел на меня пристально, изучающе, и то, как кривились его губы, назвать улыбкой было сложно. Можно, но я не стала бы.

Я так и не поняла этой его улыбки.

Может, у него тоже не было сил улыбаться нормально?

Отец вёл меня медленно, плавно, поддерживая под руку, как раз так, как было нужно, чтобы продавить густой сопротивляющийся воздух, и Вольдемар, мой будущий жених, всё приближался.

Чуть в стороне стоял мальчик с белыми завитыми кудрями, так гармонировавшими с его белыми чулками. Забавно. Бордовый костюмчик пажа так же хорошо гармонировал с бордовой подушечкой в его руках. Этот мальчик был такой торжественный и нарядный, а в сочетании с поблёскиванием колец на подушечке перетягивал на себя всё моё внимание.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Я смотрела на мальчика, на подушечку, на кольца, но приходилось с усилием переводить взгляд в сторону, к Вольдемару.