Женатый мужчина - Пирс Рид

— Вероятно, ты права, — сказал он. Она обняла его.

— Так в чем же дело? Ты сегодня мрачнее тучи.

— Не спал ночь. Глаз не сомкнул — заботы, заботы…

— Какие?

— Ну, я все думаю — а создан ли я вообще для политики…

— Если не ты, — сказала Паула, — то уж не знаю, кто тогда и создан.

— … или что будет с нами?

— А что? Будем стариться, как все на свете мужья с женами! — Отвечала она быстро и не задумываясь, словно это был риторический вопрос.

— А Клэр?

— Снова выйдет замуж…

— Она не сможет.

— Почему это?

— Она католичка.

— Господи, да кто же на это обращает теперь внимание!

— Клэр обращает.

Они помолчали — молчание наступило внезапно, как холод или темнота.

— Ты хочешь бросить меня? — тихо проговорила Паула.

— Боже сохрани. — Он повернулся и поцеловал ее в губы и сжал в объятиях так, что она вскрикнула. Не выпуская ее, он заговорил: — В моем возрасте понимаешь, что того, что было, не предашь… Я люблю тебя и буду любить вечно. Не будь я женат, я просил бы тебя стать моей женой, и, если бы ты отказала, я бы умер от отчаяния. Даже будучи женат на другой, я чувствую, что создан для тебя, а ты — для меня, и нам, предопределено было встретиться, мы обречены любить друг друга. Но она существует, она живет в моем доме в Холланд-Парке, купает моих детей, гладит мне сорочки и потом смотрит телевизор в одиночестве. Если я ее оставлю, она вряд ли найдет себе другого. Ее считают непривлекательной, а порой она отпугивает своей холодностью. Я — все, что у нее есть. Она вышла за меня в двадцать лет. Перешла из одной семьи в другую. Если я уйду от нее, разведусь и женюсь на тебе, она либо снова выйдет замуж, что по ее религии — грех, смертный грех, либо я обреку ее на преждевременное вдовство — одинокая дама, которую приглашают на ужин, чтобы составить кому-нибудь пару; легкая пожива для мужа приятельницы, который напьется и снизойдет до нее. И даже если бы я мог так с ней поступить — а ведь единственная ее вина в том, что она мне наскучила, — я не могу разрушить семью из-за Тома и Анны. Ты же сама сказала: страдают дети. Я насмотрелся на детей разведенных родителей: запихнут в школу-интернат, а по праздникам подбрасывают друг другу, как кошек бездомных. Если б я пошел на такое ради тебя, я, в конце концов, тебя же и возненавидел бы…

Она лихорадочно вцепилась в него:

— Нет, только не это. Ты не должен меня ненавидеть.

— Верю, что этого не случится.

— И ты женился бы на мне, правда, если б не было Клэр? Никого другого у тебя нет, верно? Я не просто одно из твоих увлечений?

Он улыбнулся:

— Когда мне заниматься другими?

— Мало ли — у тебя есть секретарша в конторе, а в Хакни — девушка, ведущая партийные дела…

— Нет. Никого у меня больше нет. И не будет. Если б Клэр умерла или ушла к другому, я женился бы на тебе и никогда не взглянул бы на другую женщину. Но она жива и не уйдет.

— Да. — Она оторвалась от него и опустилась на диван. Сидела расставив ноги, упершись в них локтями и глядя в пол, словно приходя в себя после обморока. — Понимаешь, — произнесла она, — все, что ты сказал о ней… о разведенной женщине… ты мог бы сказать и обо мне. Легкая пожива… Я к тому, что, как бы сильно ты ни любил меня, ты просто не сможешь разорваться между двумя женщинами, ведь так?

— Если я не пройду в парламент, — сказал Джон, — с этим будет проще. В любом случае вечерами дома сидеть не буду.

— Да, конечно. Я могла бы купить дом на Лорд-Норт-стрит или на Смит-сквер, где слышен звонок в парламенте[42]. И можно иногда удирать за границу. Хорошо бы поехать вместе отдохнуть…

Она подняла на него грустные глаза.

— Конечно. — Он опустился перед ней на колени и взял ее руки в свои. Руки у нее были ледяные.

— А лет через двадцать люди будут показывать на меня и говорить: «Это Паула Джеррард. Любовница министра иностранных дел. Давний роман». — Уголки глаз у нее блестели, как будто из них готовы были пролиться слезы, но в то же время в выражении глаз появилось что-то злое, а в голосе вдруг зазвучали жесткие нотки: — Я не буду уникумом, верно? Ведь по крайней мере у половины лейбористских лидеров есть любовницы, с успехом управляющие их делами. Уверена, что и тори не исключение, или этим отличаются только сынки провинциальных фрондеров из лейбористов? Во всяком случае, ты будешь следовать доброй старой традиции.

— Не понимаю!

— Разве твой отец не был провинциальным фрондером?

— Да. Кажется, да.

— Хорошо, что я богата, — сказала она, — и могу сама себя содержать, без всякого мужа. Может, дашь мне работу? Тебе ведь понадобится секретарша?

— Конечно, — сказал Джон. — Мы придумаем что-нибудь в этом роде, чтобы побольше быть вместе.

Она заулыбалась, потом вздохнула:

— Жаль, все равно жаль, что мы не можем пожениться. Из меня получилась бы прекрасная жена политического деятеля.

— Я бы тебя разочаровал, уверен. У меня явно не хватит честолюбия, чтобы преуспеть.

— Честолюбием я тебя начиню. Я уж не позволю тебе отступиться. Ты человек незаурядный — по крайней мере я так нахожу… — Она произнесла это пронзительным голосом, на грани истерики. — Я верю в тебя, потому что люблю. Или люблю, потому что верю? Нет, как это все-таки несправедливо. — Она снова опустила глаза. — Вы с Клэр двенадцать лет назад сказали друг другу какие-то глупые слова, подписали какую-то глупую бумажку, и вот ты принадлежишь ей и не можешь быть моим, хотя в глубине души, как пишут поэты, я произнесла те же слова. Я не просто подписала клочок бумаги. Я ведь говорила тебе, да? — что никогда еще не любила. Так это правда. Я никогда еще никого не любила. Я ложилась в постель и все ждала, когда же то, что происходит здесь — и она провела рукой по телу, — отзовется чувством во мне. Потом я решила, что, раз уж не способна полюбить одного мужчину, буду любить весь род людской, и кинулась заниматься благотворительностью в тюрьмах. Ты знаешь, куда это меня завело. В никуда. Абсолютно никуда. Мелкий жулик вообразил, что я жажду острых ощущений… — Она подняла на него глаза. — А потом появился ты. Известный, приличный человек, немножко напыщенный, но с высокими идеалами. — Она сжала ладонями его щеки. — Ты не можешь осуждать меня за то, что я тебя полюбила. Ты много, много лучше тех, кого я встречала до тебя, — богатых и бедных. Может, потому, что ты ни то, ни другое. Какая жалость, что есть Клэр. Ну, неважно. Об этом потом… Давай ужинать, а то кнели совсем раскиснут. Если от них еще что-то осталось.

Она поднялась, и они пошли вниз ужинать. Потом легли в постель. А потом Джон отправился домой — к Клэр. Но за весь вечер о ней больше не было произнесено ни слова, и дома он уснул, едва коснувшись подушки, довольный тем, что сумел так удачно выйти из трудного положения.

Глава девятая

Информация Паулы оказалась точной: 7 февраля премьер-министр объявил, что рекомендовал королеве распустить парламент. Тремя неделями позже должны состояться всеобщие выборы.

Новость эта вызвала панику у лейбористов Хакни-и-Харингея. Было созвано чрезвычайное заседание исполнительного комитета для решения вопроса о том, не следует ли ускорить проведение предвыборной конференции, и так уже перенесенной на середину февраля. Было единодушно решено немедленно выдвинуть кандидата, а конференцию провести в ближайшую субботу — возникли лишь некоторые разногласия, полномочен ли исполком решать этот вопрос или же необходимо созывать специальное заседание Главного административного комитета для переноса срока конференции. Сторонники О'Грэйди возражали, что, поскольку Главный административный комитет — это и есть Комитет по созыву конференции, абсурдно собирать его, чтобы он разрешил самому себе собраться вновь. Группа газеты «Трибюн» сочла довод вполне логичным, но, поскольку он исходил от сторонников О'Грэйди и был поддержан сторонниками Джона, они заподозрили «фашистский сговор» и настояли на том, чтобы все было проведено в строгом соответствии с правилами процедуры.

После трех часов прений их предложение забаллотировали и было решено, что Главный административный комитет соберется для избрания кандидата через два дня, в субботу, 9 февраля 1974 года, в два часа дня. Джон, с помощью Гордона, занялся составлением своей речи. Это было нетрудно, поскольку его оценка создавшейся кризисной ситуации не только соответствовала тому, как ее понимали в Транспорт-Хаусе, но и могла быть изложена спокойным тоном, которого ему следовало держаться в предвыборной кампании, чтобы одолеть как левых, так и правых кандидатов. «Только фанатики-консерваторы, — писал он, — верят, будто нынешние беспорядки в экономике — плод коммунистического заговора с целью свержения существующего строя. Мы, социалисты, знаем из горького опыта истории, что забастовка — единственное оружие, с помощью которого трудящиеся могут улучшить свои материальные условия, относительное и абсолютное благосостояние. Конечно, мы против инфляции и за соблюдение закона. Но парламент не имеет права использовать заработную плату в качестве инструмента давления на трудящиеся массы, отказывая им в праве продавать свой труд как можно дороже. Это несправедливо — расширять свободу рынка для бизнесмена и отказывать в свободе рабочему». «Если вы изберете меня, — скажет он в заключение, — я приложу все свои способности для проведения в жизнь социальных, экономических и политических реформ, изложенных в нашей программе. Я прошу вас назвать меня своим кандидатом не за то, что сделал или старался сделать для лейбористской партии в прошлом, я предлагаю вам свои способности, которые хочу отдать продвижению Великобритании к социализму…»