Женщины в русском освободительном движении: от Марии Волконской до Веры Фигнер - Элеонора Александровна Павлюченко

class="empty-line"/>

В числе других передовых ученых Сеченов приложил немало усилий для открытия Высших женских курсов.

Следует отметить, однако, что даже сочувствовавшие женщинам профессора с трудом вырывались из плена прочных, хотя и изживавших себя традиций. К примеру, В. И. Герье, основавший первые Высшие женские курсы в Москве, признавался, исходя из собственного опыта ("как я сам мог удостовериться"), что женщины в университете (мужском!) "производили впечатление, что они не на своем месте"13. А М. С. Куторга, читавший в Петербургском университете курс античности, по свидетельству студентов, "частенько усиленно подчеркивал некоторые подробности, щекотливые для женщин"14.

Не говоря уже о ретроградах, считавших присутствие женщин несовместимым с достоинством научного учреждения, усматривавших в этом "начало деморализации", многие из профессоров не поняли серьезности стремлений "прекрасного пола" к высшему образованию, расценив его как простую моду. Поэтому первых вольнослушательниц в университетах встречали не только с доброжелательностью, но и с нескрываемым удивлением, насмешками, а иногда и враждебностью. Е. С. Некрасова надолго запомнила, в какое "замешательство" пришел библиотекарь Московского университета, когда вошла женщина и потребовала "Эмиля Руссо: "Сколько было разговоров, совещаний, прежде чем решиться допустить чтение для женщины рядом со студентом! В этот раз "Эмиль" хотя и был выдан, но нигилистку пригласили сесть в отдельной комнате".15

В Московском университете первыми стали посещать лекции сестры студента Н. С. Славутинского (близкого к П. Г. Заичневскому), дочери известного литератора С. Т. Славутинского. Вскоре, однако, студента вызвал попечитель и объявил, что уволит его из университета, если сестры не перестанут ходить на лекции. Слухи об этом быстро дошли до Лондона, и 1 марта 1861 г. в "Колоколе" появилась заметка "Салический закон в Московском университете", в которой было написано: "Говорят, что одной девушке, желавшей слушать лекции в Московском университете, было отказано, и даже с угрозой, что буде она не перестанет являться в аудиториях, то начальство примет энергические меры... Через несколько месяцев А. И. Герцену пришлось вновь вернуться к этому сюжету: в публикации "Позднее, но существенное дополнение" (1 сентября 1861 г.)16. В Москве говорили, что отец "преступников" объяснялся с попечителем, но услыхал в ответ, будто "барышни на лекции ездят для того только, чтобы подразнить студентов"17.

Студенчество в целом отнеслось к появлению женщин в университете как к явлению совершенно естественному и старалось не давать повода к их неудовольствию. Об этом свидетельствовали и сами "вольнослушательницы". "Студенты были очень любезны с дамами,- вспоминала Е. Ф. Юнге.- В большой, битком набитой актовой зале, где вскоре начал читать Костомаров, так как аудитории не вмещали слушателей, нам всегда сохраняли лучшие места. С незнакомыми раньше молодыми людьми мы встречались как с братьями (событие революционное для тех времен! - Э. П.). Говорили, спорили без конца, вся зала гудела как пчелиный рой, пока не входил профессор"18.

О таком же отношении свидетельствовала С. В. Ковалевская, которая, правда, передавала свои более поздние впечатления (1868 г.) и связанные не с университетом, а с Медико-хирургической академией. В сентябре 1868 г. она писала из Петербурга сестре в деревню: "Сейчас вернулись с лекции (ее сопровождали муж, П. И. Боков и дядя.-Э. П.). Все произошло благополучно. Студенты вели себя превосходно и не глазели, была еще одна незнакомая нам дама"; "...студенты вели себя отлично: не только не пялили глаза, но ближайшие мои соседи даже нарочно смотрели в сторону"; "...сегодня опять были на лекции; народу было так много, что пришлось всю лекцию простоять, начальство, кажется, заметило, не знаю, что будет завтра"19.

Подавляющее большинство молодых женщин, устремившихся в университетские аудитории слушать лекции, были из числа передовых, мыслящих людей. Естественно поэтому, что "вольнослушательницы" быстро и органично входили в мужской коллектив, проникались интересами студенческой молодежи. А поскольку студенты с 1861 г. "сохраняли свою, всем городовым и всем дворникам известную склонность к "бунту""20, "вольнослушательницы" столь же естественно и органично влились в ряды "бунтовщиков".

Они участвовали в радикальных молодежных кружках, примыкали к студенческим выступлениям. Из семи перечисленных в начале главы вольнослушательниц Петербургского университета пять были занесены в био-библиографический словарь "Деятели революционного движения в России": Блюммер, Богданова, Коркунова, Н. Корсини, Суслова.

Студенческие "беспорядки" начала 60-х годов были использованы правительством для того, чтобы закрыть женщинам доступ в университеты. А поводом для этого стали просьбы нескольких женщин прослушать полный университетский курс и сдать экзамены (среди них Л. Ожигина в Харькове и М. Коршунова в Петербурге21. И той и другой министерство народного просвещения ответило отказом без объяснения причин).

Однако "дух эпохи", потребности нового времени принудили власти к обсуждению вопроса о высшем женском образовании в правительственных сферах. Следует отметить, что университетский вопрос вообще в связи с разработкой нового университетского устава на рубеже 50 - 60-х годов XIX в. привлекал серьезное внимание общественности22. Особое место в его обсуждении заняла проблема посещения университета женщинами, ибо она справедливо рассматривалась как важная составная часть вопроса о положении женщины в обществе. Вслед за "Современником" против "дикого разделения знаний на мужские и женские" выступили "Русское слово" и "Колокол". В упорной, резкой и злобной оппозиции оказались "Русский вестник" Каткова и славянофильская газета "День".

Для общественной атмосферы той поры весьма показательно, что на запрос министра народного просвещения: "Могут ли женщины допускаться к занятиям в университете?" - из шести российских университетов только два (Московский и Дерптский) дали отрицательные ответы. Советы Петербургского, Киевского, Харьковского и Казанского университетов высказались за допущение женщин не только к прослушиванию лекций, но и к испытаниям на ученые степени и звания. Особенно "отличился" Московский университет: здесь только два профессора (против 23) поддержали женщин. Мнение большинства - "не допускать этого совместного слушания лекций ни под каким предлогом, потому что оно может иметь вредное влияние на успешный ход занятий молодых людей, обучающихся в университете", ибо "особенности женской натуры" будут отвлекать студентов от их непосредственных обязанностей23.

Профессор Б. Н. Чичерин в своих воспоминаниях вполне определенно уточнил, в каком плане были опасны "особенности женской натуры": "Допускать молодых женщин в университет, когда не знаешь, как справиться с молодыми мужчинами, это было бы верхом безумия"24. Призрак студенческих волнений явно витал над мемуаристом.

Попечитель Дерптского учебного округа Е. Ф. Брадке к отрицательному решению университета приложил и свое личное мнение. Он считал, что "женский пол по особенностям его конструкции и умственным и душевным его способностям" не приспособлен ни для изучения анатомии и юридических наук "по их сухости и строгой последовательности", ни для "филологических соображений". Именно Брадке