Неизвестный Бондарчук. Планета гения - Палатникова Ольга Александровна

– Этих ребят в Ленинград, в экспедицию берём, но поселить в казарме, всех рядышком.

Однако ж «казармой» оказалась новая тогда гостиница «Киевская» – в конце Лиговского проспекта. Номер – на троих, только с умывальником, но чистый, просторный, так что нас всё вполне устраивало. Мы же себя ощущали без пяти минут режиссёрами, которые вот сейчас на практике у великого режиссёра и у великого директора. И в том, что нас так хорошо поселили, что сразу выдали суточные, что постарались создать комфортные условия, – во всех этих чисто бытовых деталях сказалось внимание к нам Виктора Серапионовича, его уважительное отношение к молодым людям. Это было замечательно, и это характеризует Циргиладзе как человека чуткого и интеллигентного.

Отношение к будущему фильму в кинематографической среде было разным. Всё-таки Сергей Фёдорович ставил в кино главный русский роман. Была, судя по всему, и зависть, и слухи ходили всякие, в том числе и недоброжелательные. Но подавляющее большинство относилось к этой работе Бондарчука с интересом, уважением и ожидало картину. Мы, конечно же, принадлежали к большинству.

В первый съёмочный день в Ленинграде, на канале близ Конюшенной площади, снимали проходы Пьера и Андрея.

Сергей Фёдорович появился на площадке в гриме и костюме Пьера Безухова – таким мы впервые и увидели его. Произошла мгновенная узнаваемость, и это нам очень понравилось. Понравилось, что такого Пьера мы приняли сразу и безоговорочно.

Бондарчук поздоровался с нами и занялся своими делами. Но вскоре мы заметили, что он поглядывает в нашу сторону. Приглядывается. Мы тоже поглядывали на него и на всё происходящее вокруг.

Перед поездкой на практику я, конечно, перечитал роман: четыре дня и четыре ночи – запоем. Это было счастье – без отрыва, не отвлекаясь, в радость читать и читать Толстого. С остановками, размышлениями… Впечатление было огромное. С этим я и отправился на съёмки «Войны и мира». Я был, что называется, в материале. Всё, что совершалось на площадке, становилось для меня конкретным, осязаемым. Сергей Фёдорович глубоко понимал Толстого.

С Бондарчуком было интересно: он умел внимательно слушать и неброско, глубоко говорить. Призывал в собеседники, предлагал поразмышлять вместе. И если слышал толковую мысль, принимал с благодарностью. Мастер. Художник. Все, кто вместе с ним выходят на площадку, – его союзники, участники творческого процесса. Каждый старался внести свою посильную лепту в общее дело, и, когда удавалось, Сергей Фёдорович обязательно отмечал это. А удавалось потому, что съёмочная группа была необычайно хорошо подготовлена. Это не просто трудовое усердие, а знание материала, эпохи. Например, один из директоров фильма Коля Иванов знал о войне 1812 года не меньше, чем историк-аспирант. И ассистент режиссёра-постановщика Володя Досталь знал не меньше выпускника истфака. Эти два талантливых человека, хоть и разных поколений, во многом схожи: ярким темпераментом, озорством, обаянием, и, главное, оба обладали блестящими организаторскими способностями. Оба – люди слова и дела.

Многое повидал я с тех пор, многому научился, но и сейчас считаю съёмочный коллектив картины «Война и мир» образцовым во всех отношениях. И оказавшись в таком коллективе, мы, троица практикантов, не гнушались никакого труда. Круглое катать, плоское таскать – мы тут как тут, любые погрузочно-разгрузочные работы – с удовольствием. Такое наше отношение к делу было замечено и положительно оценено и Бондарчуком, и Циргиладзе, и всей съёмочной группой. Вскоре к нам стали относиться, как к своим.

Прошло денька три-четыре. И вот на съёмках в Летнем Саду Сергей Фёдорович отзывает нас и усаживает рядышком на скамейке:

– Вот что, ребята, я так предлагаю: дам-ка я вам сцену. Каждый сделает свою режиссёрскую разработку. У кого получится лучше, нет, вернее, чья работа покажется мне более подходящей (до чего же всё-таки он был деликатен: не «лучшей», а «подходящей»), тот эту сцену и будет снимать.

Кто-то из нас засомневался:

– Так мы и поверили – самостоятельно снимать…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

А Бондарчук отрубил:

– Даю неделю.

Он задал сцену приезда в отчий дом Николая Ростова после боёв под Аустерлицем. Ростов вместе с Василием Денисовым появляются неожиданно, и «не помнившая себя от восторга» четырнадцатилетняя Наташа с криком: «Голубчик, Денисов!» – бросается на шею к незнакомому усачу, расцеловывает его, чем приводит в смущение всё растроганное семейство и вгоняет в краску бравого гусара.

Прошла неделя. «Экзамен» состоялся на той же самой скамейке в Летнем Саду. Мы решили, что будем сдавать свои режиссёрские разработки по старшинству. Я шёл вторым. Было мне тогда ровно тридцать. После окончания Уральского политехнического института (теперь знаменитого на весь мир как альма матер первого президента России) я поработал инженером на заводе, и вот учился на Высших режиссёрских курсах. Излагаю я свою концепцию, «своё видение» этой сцены и чувствую исходящее от Сергея Фёдоровича одобрение, чувствую, что моё решение эпизода нравится. Это придало сил – я, рад стараться, подробнее рассказал о своих задумках, что-то детализировал. Выслушал он всех троих, подумал немножко и сказал, что сцену в доме Ростовых будет снимать Глеб. Я даже не сразу понял, что речь обо мне. А он добродушно:

– Правда-правда, готовься…

Я заволновался: очень интересно было попробовать. Работать самостоятельно мне предстояло в павильоне «Мосфильма», после возвращения из Ленинграда. И еще мы тогда договорились, что Имант и Гурам будут рядом, помогать.

…Я помню тот съёмочный день на «Войне и мире»! Я помню эти первые минуты! Пришли актёры. Первым вошёл игравший Василия Денисова Николай Николаевич Рыбников, обаятельный, добрый человек, любимый всей страной и мной, в частности. Появился Олег Табаков – Николенька Ростов – молодой, ироничный, талантливый. Впорхнули две очаровательный девушка – Люся Савельева – Наташа и Ира Губанова – Соня. Не спеша вошёл корифей МХАТа Виктор Яковлевич Станицын, исполнитель роли графа Ростова. Все ко мне отнеслись тепло. Во всяком случае, мне так показалось. Я поглядывал на Сергея Фёдоровича и встречал его одобряющий взгляд, дескать, всё будет нормально, не теряйся, вперёд! В какой-то момент я опять оглянулся, а его нет. Мне сказали: он ушёл, чтобы вам не мешать. И я понял, что должен работать, должен руководить. Оператор Анатолий Петрицкий – у камеры, второй режиссёр Анатолий Чемодуров – неподалёку, мои друзья Имант и Гурам – на изготовку. Ну, думаю, попробую. Говорю Петрицкому: сцена небольшая, снимаем по порядку – так будет виднее, как она начнёт развиваться. Начали готовить первый кадр: это сюда, это туда, это унесите, это здесь поставьте. Ну что ж, давайте попробуем. Это замечательное «давайте попробуем» спасительно для режиссёра, именно в тот съёмочный день я это и понял. С тех пор и на всю жизнь, и это не преувеличение, для меня нет формулы лучше. Я и сейчас так работаю: «попробуем-поищем». С годами стал добавлять «поищем». Вот и тогда начали пробовать, искать… я что-то откорректировал, высказал актёрам незначительные замечания, или – мягче – просьбы. И потекло. Сняли первый кадр, второй, третий. В третьем кадре я придумал, чтобы люстры, укрытые тюлем, падали прямо на камеру, возлагал большие надежды на такой головокружительный, экспрессивный кадр. На самом деле он оказался вовсе не главным; потом на просмотре я увидел, как промелькнуло в кадре что-то падающее, и того воздействия, которого я хотел достичь, когда делал разработку, не получилось. С тех пор и на всю жизнь я понял, что надо продолжать искать и в процессе съёмки, не останавливаться на том, что придумано и раскадровано за письменным столом, не цепляться за найденное. То есть любая режиссёрская разработка – не догма, а лишь повод для начала работы на съёмке. Всё лучшее имеет свойство оставаться, а то, что умозрительно, но не суть важно, отпадает, и на его месте возникает что-то новое, более значительное интересное.