Когда пробуждаются вулканы - Михаил Белов

Одна половина занавеси на окне не была задернута. Настольная лампа с зеленым абажуром отражалась на темном стекле. Казалось, она стоит на улице, за двойными рамами. Данила переводил глаза с одной лампы на другую; трудно было отличить, где настоящая, где отражение. Он протянул руку и нажал белую кнопочку выключателя. Свет погас. Лампа за окном исчезла. Легкий нажим на кнопку — и свет опять зажегся. Сразу понятно, где настоящая лампа, а где ее отражение. «У человека нет кнопки. Не узнаешь, когда он бывает настоящим, а когда фальшивым», — подумал Данила и вспомнил разговор с Петром Васильевичем в колхозе «Заря», куда тот прилетел повидаться с отцом Данилы. Спор возник из-за Колбина.

— Удивительно, — сказал Петр Васильевич, — почему бюрократ всегда и всюду должен быть бюрократом и никем иным? Вне службы он может быть компанейским человеком и добрым семьянином. А разве мало людей, превосходно знающих свое дело, но готовых ради карьеры идти на компромисс со своей совестью? Или вот такой пример…

Он рассказал об одном работнике городского масштаба, который произносил превосходные речи о коммунистическом воспитании и одновременно, пользуясь своим служебным положением, приказал директору средней школы выдать ему аттестат зрелости. И директор выдал.

— Раз это стало известно, значит ваш деятель получил по шапке. И все это частные случаи, дядя Петя, — возразил Данила.

— Конечно, — согласился Петр Васильевич. — Но почему Колбин не может быть таким же частным случаем?

Отец Данилы не принимал участия в разговоре, но при последних словах не выдержал, сказал:

— Может, он сызмальства так воспитан. Легко осуждать…

— Я не осуждаю! — вскипел Петр Васильевич. — Я не осуждаю, Корней Захарович. Но он же оклеветал вас…

— Что и говорить, отвратно было на душе, когда пришлось расстаться вот с ним, мальцом, — отец кивнул на Данилу. — Да что поделаешь, сердце не хранит злобы. Вы уж, Петр Васильевич, не ворошите прошлого. Бог ему судья, бог и накажет.

…Вспомнив весь этот разговор, Данила глубоко вздохнул. Отец! Дорогой отец! За эти дни для Данилы весь мир изменился. Ему было и легко и трудно. Легко потому, что нашел отца, трудно, — что потерял Варю. Пойти извиниться, как советует дядя Петя? А в чем извиниться? Нет, он не пойдет. «Поставим точку», — который уже раз за вечер с горечью подумал он, торопливо закуривая сигарету.

Шел двенадцатый час ночи. Полковник Романов не возвращался. Данила оделся и вышел на улицу, захватив тетрадь в коленкоровой обложке. «А для дяди Пети ничего нет в записках профессора», — подумал он и не почувствовал от этой мысли ни радости, ни горести. В эту минуту ему было безразлично, когда Колбин бывает настоящим и когда фальшивым.

Данила направился к Соколову. Поднялся ветер, луна ныряла в рваных облаках. Влюбленная пара перешла в полутьме через улицу. Они шли обнявшись. «И я мог бы так гулять», — подумал Данила.

За поворотом он увидел темный силуэт дома Соколова. Окна были освещены. Данила поднялся на крыльцо и сильно постучал. «Будем работать всю ночь», — подумал он.

Марина сидела на диване в купальном халате, повязав голову мохнатым полотенцем, как тюрбаном.

Варю срочно вызвали в больницу. Овчарук пошел ее провожать. После ухода сестры Марина приняла ванну и с альбомом устроилась на диване. Она любила рисовать по памяти, как другие любят заносить в дневник свои впечатления. Но сегодня ей ничего не хотелось делать. Она чувствовала усталость и щемящую боль в сердце. За последнее время это стало часто повторяться. В минуты душевной депрессии она готова была на любое сумасбродство, только бы снять с сердца мертвящую тоску.

Она часто мечтала о ребенке, о крутолобом пузыре. Какое это должно быть счастье: в муках и страданиях рожать детей. Жизнь наградила ее талантом, она же обошла ее, уготовив одинокую, не согретую детской лаской старость.

Колбин! Марина чутьем догадывалась, что он по-своему любит ее. Она до сих пор не забыла его сильных рук. Но не было в ее душе прежней страсти к нему и слепого восхищения перед ним. Если бы она была не так красива, он не стал бы домогаться ее. Она понимала это, оправдывала его, как художник, и не могла простить, как женщина.

Марина сжала виски руками и поднялась с дивана. В это время в передней раздался звонок. Она открыла дверь. Порог переступил Колбин.

— Вы сегодня какая-то особенная, Марина, — сказал он, ставя на стол бутылку коньяку. — Будем пить благодатную влагу и вспоминать молодость.

— Когда нет будущего, вспоминают прошлое, — сказала Марина, скрываясь за дверью.

Колбин спокойно откинулся на спинку дивана. Из кухни слышалось позвякивание посуды. Будущее! Он никогда не задумывался над этим. Он жил сегодняшним днем. Пробивал дорогу, чтобы первым вырвать то, что ему нравилось. А что завтра будет — не все ли равно. Марина сказала бы: немудреная философия. Что ж…

Колбин откупорил бутылку. Вошла Марина и собрала на стол. Они придвинули его к дивану.

— Лимон — это великолепно, — сказал он и налил рюмки. — Сядьте рядом со мной. Завтра я уезжаю на вулкан, а сегодня — наш вечер.

— За что же мы пьем? — Колбин придвинул ей рюмку.

— За жизнь, за встречу, за наши успехи.

— И за проект Романова?

— Нет, не могу одобрить сомнительный проект и испортить свою репутацию. Лучше не будем говорить о делах, дорогая. Я не для того пришел, чтобы разговаривать о пустяках.

Они чокнулись. Марина выпила свою рюмку до дна.

— Зачем же вы пришли?

— Я уже не так молод, Марина, но незауряден, и вы это знаете. Что взгляды не совпадают? Не беда, я умею видеть и понимать жизнь. Я именно тот человек, который вам нужен. Я сумел найти себе место в ученом мире, это важное обстоятельство, и вы должны учесть это. А еще важнее то, что я ведь имею на вас право. Вы сами дали его своим поведением. Решайте же, Марина! Лучше меня вы все равно никого не найдете, — он посмотрел ей прямо в глаза. — Формальности можем выполнить здесь, можем и подождать до приезда в Москву. Это не имеет значения. Но вы мне нужны сейчас, немедленно.

Он обнял ее. Она вся напружинилась. Руки его были сильные, настоящие мужские руки, умеющие обнимать. Она все же освободилась из объятий, плотней запахнула халат и налила Колбину еще коньяку.

— Я не знаю, что вам ответить, — сказала она, и собственный голос вернул ей здравый смысл. — Кто-то стучится в дом. Пойду открою.

— А зачем? Постучит — уйдет.

— Нет, нет! Надо открыть.

Кого угодно готов был встретить Колбин в этом доме, но только не Петра Романова. Всегда, всегда он на его пути! Со школьной скамьи. Поистине злой рок. Хотя Колбин не верил ни в бога, ни в черта, но в эту минуту готов был поверить всему, чему угодно. Мог бы встретиться завтра, послезавтра и где угодно, но не здесь и не сейчас.