Рассказы о неизвестных героях - С Смирнов

Через коридор наискосок от умывальни находилась небольшая комната, где жил старший по блоку - блоковой. Это был здоровенный немец с могучими руками и тупым лицом животного, уголовник, которого за неоднократные убийства осудили на смерть, но обещали помилование, если он заслужит его жестоким обращением с пленными. И он выслуживался со всем рвением, этот палач, буквально купаясь в крови: многие сотни людей погибли от его резиновой, залитой свинцом дубинки, были задушены его руками или сброшены им в канализационный колодец, находившийся перед бараком.

В комнате блокового стояли печка и ящик с углем - это было единственное отапливаемое помещение в бараке. Здесь же хранился и большой ящик с эрзац-мылом - твердыми как камень плитками какого-то неизвестного вещества. Впрочем, как оно мылится, никто из пленных не знал: эрзац-мыло только числилось выданным для узников, но никогда не попадало к ним в руки. Также формально считалось, что для больных, находящихся в блоке, выданы одеяла: большая кипа этих одеял лежала в комнате блокового. Но они никогда не выдавались даже умирающим - на стопе одеял спал блоковой.

У блокового была своя охрана - два сильных и молчаливых голландца, которые следовали всюду за ним по пятам. Было неизвестно, за что эти люди попали сюда, в блок смерти, - они никого не понимали, а их родного языка не знал ни один из пленных. Сами они не убивали узников и не издевались над ними и только молчаливо и безропотно исполняли все приказания блокового.

Кроме того, из самих узников была создана так называемая команда "штубендинст" - служба помещений. Этих людей на русский лад называли "штубендистами". Они выполняли разные работы внутри блока: убирали помещения, мыли полы, вытаскивали во двор и складывали трупы, резали эрзац-хлеб и т. д. и за все это получали порой лишнюю ложку лагерного супа баланды - или маленькую добавку того же эрзац-хлеба. Разные люди были среди этих штубендистов: одни только делали порученную им работу, а другие старались всячески выслужиться перед эсэсовцами и блоковым. Среди этих последних особенно выделялись трое, ставшие непосредственными помощниками блокового, такими же убийцами, как и он сам. Двое - Адам и Володька - были поляками, а третий - Мишка-татарин - жителем Крыма. Настоящие имя и фамилия его - Михаил Иханов. Рассказывают, что он был лейтенантом, служил в кавалерийской части Красной Армии, а потом попал в плен или перешел на сторону гитлеровцев и стал служить в немецких войсках. Конвоируя однажды какой-то железнодорожный эшелон, он был уличен в краже и отправлен в один из блоков общего лагеря Маутхаузен. Здесь он принялся ревностно помогать эсэсовцам и отличался такой жестокостью, что комендант лагеря перевел его в блок смерти, где Мишка-татарин сделался правой рукой блокового, с наслаждением мучая и убивая своих бывших сограждан.

Среди всех фабрик смерти и их филиалов, в таком изобилии созданных гитлеровцами в разных странах Европы, блок смерти лагеря Маутхаузен представлял особое явление. Он был самым ярким и полным воплощением бессмысленной, нечеловеческой жестокости, лежавшей в основе философии немецкого фашизма. Люди, которых посылали сюда, должны были умереть, но их умерщвляли далеко не сразу, а с изощренной садистской постепенностью. Вместе с тем их не посылали ни на какие работы, они никогда не покидали двора двадцатого блока и, следовательно, ничем не приносили пользы гитлеровскому рейху. Больше того, как ни скудна, как ни похожа на корм скоту была пища, которую давали узникам, веерке гитлеровцы вынуждены были тратить на них какое-то количество продуктов: брюквы для баланды, эрзац-хлеба и т. п. А ведь известно, что немецкие фашисты отличались виртуозной экономностью и использовали для хозяйства даже убитых ими людей, вываривая из мертвецов мыло и набивая волосами своих жертв матрацы. Чем же объяснить, что они были такими "расточительными" в блоке смерти и тратили продукты на людей, предназначенных к уничтожению?

Этому есть только одно объяснение: блок смерти был тем "полигоном", где тренировали эсэсовских палачей, где в них возбуждали желание убивать, испытывать жажду крови и наслаждение человеческими страданиями. Узники двадцатого блока стали тем сырьем, материалом, на котором Гиммлер, Кальтенбруннер и другие руководители СС воспитывали тех, кто был опорой гитлеровского режима - "юберменшей" - "сверхчеловеков", утверждавших господство на земле по единственному праву - праву силы, убивавших людей направо и налево то с равнодушием, то с садистским наслаждением и получавших особое, "высшее удовлетворение" от людских мучений. Другого смысла существования у блока смерти не было, весь режим, установленный здесь, служил этой цели.

С первыми проблесками рассвета в бараке раздавалась команда "подъем!", и плотная масса людских тел, лежащих в несколько слоев друг на друге, разом приходила в движение. Узники вскакивали на ноги и стремглав бежали в умывальную, а на полу оставались те, кто умер за ночь.

Утренний "туалет" был первым издевательством. Каждый из узников успевал только подбежать к умывальнику, плеснуть себе в лицо горсть воды и потом вытереться рукавом или полой своей куртки. Пленного, который не сделал бы этого, ожидали жестокие побои. Но тех, кто хоть на секунду задерживался в умывальной, избивали еще более жестоко блоковой и три его помощника.

"Умывшись", пленные стремглав бежали во двор и выстраивались по сотням в тесном шестиметровом промежутке между стеной и домом около правого угла барака. Перед ними, закрывая небо, высилась гранитная стена, и на загнутых кронштейнах тянулись ряды колючей проволоки под током. С двух деревянных вышек по углам, наведенные прямо на этот строй, чернели дула спаренных пулеметов и настороженно смотрели из-под железных касок глаза эсэсовцев. Продрогшие на морозном ветру, в худой одежонке, босые, с почерневшими от холода ногами, узники, стоя в строю, приплясывали на снегу или на обледенелых булыжниках. Живые скелеты, с острыми, до предела исхудавшими лицами, с телами, покрытыми струпьями, язвами, синяками, незаживающими ранами, эти люди знали, что для них начинается новый день мучений, который приблизит их еще на шаг к смерти, а для многих станет последним днем их жизни. Притопывая и припрыгивая, все время шевелясь уже привычными движениями, чтобы сохранять в себе последние калории жизненного тепла, они в то же я зорко поглядывали по сторонам, стараясь не прозевать появления эсэсовцев. А в это время штубендисты выволакивали во двор трупы и складывали их у противоположного угла барака под вышкой, складывали аккуратным штабелем, "для удобства подсчета". И сами узники напряженно считали эти трупы. Они знали: если мертвецов будет меньше десяти, то это означает, что "норма" не выполнена эсэсовцы сегодня будут свирепствовать больше, чем обычно. Но, как правило, "норма" эта перевыполнялась, каждый день из ворот блока смерти к крематорию выезжала либо ручная тележка, заваленная доверху трупами, либо наполненный мертвецами грузовик.

Около часа проходило в ожидании. Потом из дверей, ведущих в общий лагерь, появлялся блок-фюрер - двадцатипятилетний садист-эсэсовец в сопровождении целой свиты подручных палачей. Узники застывали в строю неподвижно, с низко опущенными головами: им не разрешалось поднимать взгляда на фашистское начальство. Иногда вместо этого раздавалась команда "ложись!", и одновременно с одной из пулеметных вышек на строй пленных обрушивалась тугая струя ледяной воды из брандспойта, которая сбивала на землю тех, кто не успел упасть. Люди валились ничком друг на друга, и мимо этого лежащего строя проходили эсэсовцы, сыпля удары дубинок, а иногда на выбор пристреливая людей. Затем раздавалась команда "встать!". И люди вскакивали на ноги, а тех, кто уже не мог подняться, оттаскивали к штабелю трупов.

После этого начиналась издевательская "зарядка", как называли ее эсэсовцы. Узников заставляли ползать по грязи или по снегу, бегать, ходить на корточках "гусиным шагом", порой по три-четыре километра вокруг барака. Того, кто не мог выдержать этого и сваливался, избивали до полусмерти или пристреливали. Штабель трупов непрерывно пополнялся, пока эсэсовцы не уставали и не уходили отдыхать. И тогда заключенные начинали свое излюбленное занятие - "игру в печку".

Кто-нибудь из узников отбегал в сторону и командовал: "Ко мне!" И тотчас же отовсюду к нему бросались люди, сбиваясь в плотную толпу, тесно прижимаясь друг к другу, чтобы согреть товарища жалким теплом своего истощенного тела, припрыгивая и похлопывая соседа. Так продолжалось несколько минут, а потом кто-то из тех, кто оказался снаружи, отбегал, в свою очередь, в сторону и также кричал: "Ко мне!" Прежняя "печка" рассыпалась, и возникала новая. Таким образом, люди, остававшиеся в прошлый раз снаружи и не успевшие получить свою порцию тепла, теперь оказывались в центре толпы и могли согреться телами товарищей. Эта "игра" была борьбой за остывающую в теле жизнь, за каждую калорию тепла. А потом появлялись те же эсэсовцы, и опять начиналась "зарядка".