Я тебе изменяю - Амелия Борн

чужая. Конечно, мы будем вам рады.

Протяжный, дрожащий выдох был мне ответом, за которым последовало молчание. Но недолгое. Когда Римма Феликсовна снова заговорила, я узнала в ней ту, прежнюю свекровь, которая принимала в жизни внука самое активное участие. И вместе с тем – переменившуюся в главном…

В том, что теперь ей было дело и до мнения других людей тоже. Моего мнения.

– Я тут подумала, – оживленно затараторила она, – что если ты занята, то мы могли бы снять какое-то кафе, чтобы не пришлось готовить дома. Или я могу…

Она резко замолчала, словно не отваживаясь продолжить. Но мне показалось, что я поняла то, о чем она так несмело умолчала. Немного поразмыслив, все же решила протянуть ей оливковую ветвь мира.

– Или вы могли бы приехать и помочь мне с приготовлениями, – предложила мягко.

– Я с радостью! – выдохнула Римма Феликсовна с таким облегчением, что я мгновенно поняла, что поступила абсолютно правильно.

В конце концов, невозможно постоянно жить прошлым и лелеять обиды. Нужно шагать дальше и как-то примиряться с теми, кто все равно уже не исчезнет из моей жизни, потому что тесно с ней связан.

– Вот и договорились, – заключила я с улыбкой.

* * *

Следующим шагом я позвонила Глебу.

В конце концов, его именины сына тоже касались самым непосредственным образом.

– Мне звонила твоя мать, – начала я без лишних предисловий, едва мы покончили со стандартными, отвратительно-пустыми приветствиями.

И, хоть и не могла этого видеть, но ясно почувствовала, как от этой новости Глеб мгновенно напрягся. Это подтверждал и его тон, когда он спросил в ответ:

– Что на этот раз?

– Все в порядке, – поспешила я его успокоить. – Она просто хотела узнать, будем ли мы отмечать именины Глеба. Я сказала, что, конечно, будем. Ты ведь не против?

Повисла пауза. Я не могла понять, о чем он думает в этот момент – может, о том, что вовсе и не собирался в этом всем участвовать? О том, что у него уже были планы на этот день?

– Если ты занят… – начала было я.

– Нет! – выдохнул он шумно, поспешно. – Нет, конечно. Я только «за». И… я рад, что ты мне позвонила, спросила…

Я раздосадованно перевела дыхание.

– Глеб, я ведь вроде бы ясно дала понять, что я адекватная, что для меня важнее всего благополучие сына…

– Черт, Оль, – перебил он в ответ. – Я не так выразился. Я просто хотел сказать, что безумно рад слышать твой голос. Что скучаю по вам – по тебе, по Тео…

В его словах было столько искренности и какой-то даже… уязвимости, что у меня защемило сердце.

– А еще – что у меня для вас есть все время мира. Потому что нет никого важнее.

Он бил по чувствительным струнам и, наверно, прекрасно знал это. А я… я из последних сил пыталась держаться, чтобы не позволить себе нафантазировать лишнего. Чтобы не допустить перевеса чувств, таких внезапных и оглушительных, над разумом.

– Могу я как-то помочь? – спросил Глеб, когда молчание, полное моей борьбы с самой собой, затянулось.

– Купи все необходимое для праздника, – откликнулась с облегчением. – Особенно те свечки с ангелами, которые так обожает Римма Феликсовна.

– Хорошо…

В голосе мужа слышалось явное удивление, но ничего уточнять он не стал.

– Ну тогда… до встречи, – проговорила я, готовясь закончить этот разговор.

– Подожди, Оль!

Я невольно задержала дыхание: показалось, что он сейчас скажет что-то важное, что я хочу и одновременно – не хочу, слышать…

– Можно я приглашу кое-кого? – поспешно спросил Глеб.

Какое-то странное разочарование растеклось по душе холодящей волной.

– Надеюсь, не Божену, – не удержалась я от того, чтобы съязвить.

– С ней покончено, – твердо заявил Глеб в ответ и его тон меня даже удивил.

– Тогда приглашай, – пожала я в ответ плечами. – Пока.

И снова – пауза, наполненная мучительным ожиданием чего-то… чему и сама не могла дать названия.

– Пока, Оль, – сказал он и отголоски его слов растворились среди обрывистых гудков.

* * *

В день именин мы с Риммой Феликсовной и мамой вертелись на кухне с самого утра: запекали мясо, нарезали ингредиенты для салатов, замешивали тесто…

Работалось на удивление комфортно и легко. Свекровь не пыталась вставить, как это было раньше, свои пять копеек по поводу любого моего действия, лишь молча и споро выполняла то, о чем ее просили. И от этой покладистости внутри зарождались, тесно сплетаясь, незнакомая теплота к этой женщине, и одновременно – горечь.

Ну почему так не было с самого начала? Почему нужно было все разрушить, уничтожить мой брак и семью, чтобы обрести этот, такой внезапный покой в отношениях с ней?

Видимо, у всего была своя цена. И у этой перемены – очень дорогая и жестокая.

– Я все принес, – заявил Глеб, заявляясь на пороге кухни. – Свечи с ангелочками, шпажки с буквами, салфетки…

– Положи там, – махнула быстро на столешницу, снова отворачиваясь к духовке, где сидел традиционный каравай, который я до смерти боялась спалить, не доглядев в этой суматохе.

Хотя, по сути, мы ждали не так уж и много гостей. Именины обычно отмечали узким дружески-семейным кругом. Помимо уже присутствующих должна была прийти Катя, друзья Глеба с работы, да соседи, с сыном которых дружил во дворе Тео. Ну и тот таинственный гость, которого муж попросил пригласить тоже.

Я могла лишь теряться в догадках о том, кто же это был. Но еще больше вопросов у меня возникло тогда, когда этот человек появился на пороге…

Он был статным мужчиной где-то за шестьдесят. Высокий, все еще стройный, сохранивший завидную гриву волос, полностью покрытых сединой. Его пышные усы, закрученные на старомодный манер, придавали ему одновременно залихватски-бравый и странно-уютный вид.

Пока я рассматривала неожиданного гостя, рука Риммы Феликсовны рядом со мной нервно дрогнула и нож с шумом врезался в дощечку, где она нарезала закуски.

– Что он тут