Клуб лжецов. Только обман поможет понять правду - Карр Мэри

На время обеда я начисто позабыла об отце, что наверняка и являлось частью маминого плана. Мне стало очень грустно.

Утром я проснулась под изумрудного цвета одеялом. Под моим боком лежало раскрытое меню в кожаном переплете. Лиша все еще спала без задних ног на другой стороне кровати, но пробивавшиеся сквозь занавески лучи солнца подсказали мне, что наступило утро. Я взяла меню и стала его изучать. Я не была голодна, но когда пыталась понять, что же такое бельгийские вафли, совершенно неожиданно перед моими глазами пронеслось воспоминание о том, как я в последний раз видела отца. Это было тогда, когда серый пикап мистера МакБрайда потерялся из виду в перелеске. Как же я могла так быстро забыть отца? Я всегда была ему верна. Ради семьи, друзей или чести я всегда была готова идти на любые жертвы. А теперь меня за бесценок купили – за парку с заячьим воротником и украденную мной вилку.

Мать начала общаться с ковбоем по имени Рэй, у которого были зубы, как у зайца. Я перестала кататься на лошадях, считая, что Колорадо и лошади отняли у меня отца.

Однажды я застала маму лежащей на полу возле камина. На ней, словно на пони, сидел ковбой Рэй и мял мамины плечи. Его ковбойская шляпа лежала на спинке софы, а коричневые волосы казались сальными и взъерошенными. Вдоль по всему черепу Рэя шла вмятина от шляпы. Я уставилась на них, и Рэй тут же вскочил. Мама, не вставая, поискала на ощупь на полу свой лифчик и, не вставая, надела его.

– Привет, дорогая, – сказал Рэй громким голосом.

– Это я папе дорогая, а тебе нет, – ответила я ему, не моргнув глазом.

Мать надела через голову рубашку и сказала, что рада тому, что я пришла к обеду. Эта ложь показалась мне больнее, чем вид того, как мама полуголая лежит под каким-то немытым ковбоем. Она не была рада меня видеть.

На следующей неделе Рэй уволился и исчез. Его исчезновение совпало с неожиданным решением матери съездить одной в Мексику.

– Меня ждут пляжи Акапулько, – сообщила мать и обещала привезти нам в подарок сомбреро. Во время ее отсутствия мы жили в семье владельца конюшни. Когда мать вернулась, из машины, в которой она приехала, вышел мужчина, силуэт которого точно не был похож на ковбоя Рэя. Это был высокий худой человек с черными волосами.

Я тогда водила по площадке двух взмыленных лошадей, и при виде фигуры мужчины мое сердце екнуло. Я бросила поводья и бросилась со всех ног к мужчине, словно ребенок к елке с подарками в рождественское утро.

Я не добежала до своего отца, который в моем воображении уже поднимал меня своими крепкими мускулистыми руками. Рядом с машиной матери стоял далеко не мой отец. Это был Гектор, бармен из ковбойского бара. Мать вылезла из машины и, опираясь о крышу рукой, на одном из пальцев которой сияло кольцо с огромным бриллиантом, сказала: «Поприветствуйте вашего нового папочку». Я слышала, как позади меня бежит Лиша, и, глядя на похожую на крокодилью улыбку Гектора, услышала то, что сестра коротко произнесла, точно выразив мои собственные чувства.

– Блин.

X. Бар

Однажды в воскресенье мы с Лишей зашли в конюшню и увидели, что комната, в которой хранится упряжь, заперта. В конюшне уже убрались – навоз выгребли и на пол постелили свежую солому. В кормушках была еда, животным налили свежей воды. Пикапа МакБрайдов напротив их трейлера не оказалось. Мы постучали к ним, но нам никто не ответил. Я перешла мост и заглянула в окно кафе – оно оказалось пустым. Все это напомнило мне эпизод из телесериала «Сумеречная зона»[47], в котором инопланетяне похитили всех жителей планеты.

Мы сели на установленные напротив кафе блоки из шлакобетона. Владелец заведения установил их для того, чтобы пьяные посетители не въехали в кафе, протаранив витрину. Лиша достала из бумажного пакета завтрак – сэндвичи с колбасой на белом ватном хлебе. Мы не хотели возвращаться домой.

Мать с Гектором «соединились супружескими узами» и еще спали после вчерашнего алкогольного трипа. У Гектора был собственный рецепт от похмелья. Он смешивал сырые яйца, водку и пепто-бисмол[48]. Я называла его средство Пепто-Расстройством. Уже одного вида того, как он пьет это зелье, было достаточно, чтобы мать неслась, затыкая рот рукой, в туалет, где ее выворачивало. Мы твердо намеревались пропустить радость общения молодых.

После появления в доме Гектора Флорсхайма мы ни разу не залезали в родительскую кровать, чтобы посмотреть, как медведи лакомятся мусором. Я вообще перестала входить в спальню матери раньше полудня.

Я съела только середину своего сэндвича. Эта моя привычка ужасно раздражала Лишу, которая на этот раз сказала, что я ем, как белка, и бросила оставшуюся от моего сэндвича корку воробьям. Через некоторое время мы перестали надеяться на то, что МакБрайды появятся и откроют нам дверь, чтобы мы могли взять седла.

Лиша нашла два висевших на гвозде хакамора[49], мы сели на лошадей и поскакали по дороге, которая шла то вверх, то вниз и заканчивалась спуском, на котором ты чувствовал себя почти как на американских горках. Лошади были в пене, и мы провели их восемь кругов по загону. Оставшееся время мы коротали в поле за конюшней в поисках змей. Когда машина МакБрайдов подъехала к конюшне, мы поймали в ведро трех ужей.

Мистер МакБрайд поздоровался с нами и спросил, знаем ли мы, какой сегодня день. Потом из машины вышла Полли, в руках которой был новорожденный ребенок, лицо которого напомнило мне Уинстона Черчилля.

«Какое грустное лицо, – подумала я. – Эта девочка будет жить с ним всю жизнь».

Полли спросила нас, поздравили ли мы нашего папу с Днем отца?

Я застыдилась и замолчала, но Лиша тут же ответила, что мы его поздравили – отправили ему открытку и прислали несколько рисунков, набор блесны для спиннинга и катушку лески. Мистер МакБрайд погладил ее плечо и ушел в свой офис. Из машины выскочили его дети, которых я ненавидела уже за то, что у них есть отец. Мне хотелось, чтобы рядом появился мой высокий папа, в прохладной тени которого я могла бы постоять.

Я вспомнила то утро, когда он вынул меня из своего вещевого мешка, и как я смотрела на увозящий его пикап. Во мне возникла уверенность в том, что если отец не вернется, я умру. Я не стала называть Гектора отцом, хотя он меня об этом просил. («Черта с два, скорее в аду снег пойдет», – так ответила я на его просьбу.) Но я не писала отцу письма каждый день, как обещала. В первые пару недель после его отъезда я написала ему пять или шесть писем, но в ответ получила лишь одну открытку с изображением нефтяного танкера, на которой отец написал шутку о том, какой он богатый. В конце была подпись: «С любовью от лучшего из пап», и от этой фразы я прослезилась, словно ко мне стояла очередь людей, которые мечтали быть моими папами.

Был еще один неприятный момент: я не была уверена в том, что отец знает о Гекторе. Мне становилось все сложнее писать ему так, чтобы не упоминать о существовании нового мужа матери. У меня хватило здравого смысла не писать отцу о кривоногом Рэе, сидящем на голой маминой спине. Мне надо было не упоминать и о Гекторе, поэтому радостные письма отцу как-то не писались. Я долгие часы проводила в читальном зале Церкви христианской науки, грызя свой желтый карандаш. Причем проводила зачастую безрезультатно, потому что не могла написать там ни строчки.

Рано утром в День отца мы с Лишей пошли к телефону-автомату около заправки «Эссо». Мы открыли дверь будки, и нас обдал порыв горячего воздуха. На полу будки валялись мертвые осы и мотыльки, но Лиша спокойно прошла вперед, сняла телефонную трубку и бросила в щель монету в десять центов. Сестра попросила оператора совершить телефонный разговор, оплачиваемый абонентом, которому звонят, на номер 2–2800 в Вудланде. Мы долго слушали длинные гудки, а потом нас разъединили. Затем оператор компании «Галф Ойл» отказывалась соединить нас с папиным подразделением так, чтобы компания оплатила наш звонок. Лиша дрожащим голосом сказала оператору, что у нас чрезвычайные обстоятельства, но нам все равно отказали. Лиша назвала оператора бесчувственной сукой и бросила трубку так, что та разбила стекло в будке.