Педагогическая непоэма. Есть ли будущее у уроков литературы в школе? - Лев Айзерман

За все мои 59 лет в школе я никогда так часто не провожал своих близких учеников в мир иной, как в последние годы. И сколько среди них молодых, только вступивших в жизнь. Да и не совсем юных. Два года назад в пятницу ко мне пришел бывший ученик и принес только вышедшую книгу о наших бизнесменах с его очерком. Разговор у нас был напряженный. А в ночь с субботы на воскресенье на глазах матери он бросился с девятого этажа. Я в этом не виноват, но «все же, все же, все же…»

Тридцать лет тому назад я решил написать статью о теме смерти на уроках литературы. Как всегда, обратился к статьям и книгам по этому вопросу. Оказалось, что их вообще нет. Как нет и в нашей педагогической литературе. Только у В. А. Сухомлинского я нашел две страницы на эту тему.

...

«Матери и отцу, педагогу и писателю – всем, причастным к воспитанию, надо мудро вводить ребенка в мир человеческий, не закрывая его глаза на радости и страдания. Осознание той истины, что мы приходим в мир и уходим из него, чтобы никогда больше в него не возвратиться… что в мире есть величайшая радость – рождение человека и величайшее горе – смерть – подлинное сознание этой истины делает человека мудрым мыслителем. Формирует тонкую восприимчивость интеллекта, души, сердца».

Естественно, я легко нашел большой материал на эту тему в религиозной литературе, благо у меня еще тогда был к ней доступ. Статью эту я даже не предлагал в наши педагогические журналы, она была напечатана в «Науке и религии», где вообще увидели свет многие мои статьи о преподавании литературы в школе, поскольку были непроходимы для педагогической периодики. А потом эта статья в расширенном виде вошла в мою книгу «Уроки нравственного прозрения».

Помните у Пушкина в «Евгении Онегине» об Онегине и Ленском:

Плоды наук, добро и зло,

И предрассудки вековые,

И гроба тайны роковые,

Судьба и жизнь в свою чреду —

Все подвергалось их суду.

Или размышления Пьера Безухова: «Для чего жить и что такое я? Что такое жизнь, что смерть?»

Я уже не говорю о «Смерти Ивана Ильича» Толстого, «Скрипке Ротшильда» Чехова, «Господине из Сан-Франциско» Бунина.

Но часто ли подвергаются нашему суду, влекут к размышлению «гроба тайны роковые» на уроках литературы? А между тем именно в юности, по словам И. Кона, «тема смерти, которую ребенок гонит от себя, теперь становится предметом серьезных размышлений».

Но что нам смерть, если она не входит в ЕГЭ? А о том, что не входит в ЕГЭ, мы теперь не думаем.

Конечно, необходимо найти необходимую меру и такт в прикосновении к этой теме. Есть такие стороны человеческого бытия, которые кощунственно растворять в повседневности. Для них нужны особые часы, особая душевная сосредоточенность. Но и проходить мимо этой стороны бытия никак нельзя. И потому, что она – одна из важнейших сторон человеческого бытия и философии. И потому, что она вызывает особый интерес в юности. Но и еще по одной очень печальной причине. У нас сейчас в год умирает миллион человек от излечимых болезней. Я не говорю уже о таких катастрофах, как взрыв «Невского экспресса», авария на Саяно-Шушенской ГЭС, пожар в Перми. Но у нас каждый год на дорогах гибнет больше людей, чем мы положили за десять лет в Афганистане. В области суицида почти впереди планеты всей. И, наконец, то, о чем сейчас говорит вся страна. Всемирная организация здравоохранения считает, что потребление 8 литров алкоголя в год на каждого жителя страны становится началом депопуляции этноса, а говоря попросту, вымирания народа. А мы уже достигли 18 литров в год. Отсюда, кроме всего прочего, и увеличение смертей, и падение рождаемости. У нас, как видите, иные причины говорить в школе о жизни и смерти. И еще раз повторяю не дежурно, не казенно, а по-человечески. А между тем я назвал лишь один из вопросов. Литература, конечно же, не повод для душещипательных разговоров по поводу книги, когда само произведение сводится лишь к возможности для таких бесед и проповедей. Главное само произведение, продуманное и прочувствованное. Но само это продумывание и прочувствование ведет к осмыслению краеугольных проблем бытия.

В этой связи мы должны определить и свое отношение к одной из тех проблем, по поводу которых сегодня так много ломается копий.

Лет двадцать пять тому назад в одном из самых интеллигентных классов страны, в единственной в СССР школе с театральным уклоном я решил показать, что стоит за словами Базарова «Рафаэль гроша медного не стоит». Принес в класс альбом и показал репродукцию «Сикстинской мадонны» того самого Рафаэля. И вдруг (это не входило в мои планы) стал перелистывать альбом, показывать и другие репродукции и спросил: «Смотрите, здесь мадонна с мальчиком на руках, и вот тут. Откуда же такая дискриминация? Почему все мадонны с мальчиками и нет ни одной с девочкой?» В двух классах нашелся только один десятиклассник, который смог ответить на этот вопрос.

А три года назад я сидел ассистентом на защите рефератов по литературе (была и такая форма экзамена за курс школы). Один выпускник защищал реферат по теме «Икона в русской литературе». Ну, ему и карты в руки. Я повторил все тот же вопрос. Он долго думал, а потом сказал: «Женщина с мальчиком на руках передает идею материнства больше, чем женщина с девочкой на руках». А потом, в новом учебном году, я задал все тот же вопрос в трех своих десятых классах на уроках по роману «Отцы и дети». За четверть века прогресс поразительный: в каждом из классов смогли ответить уже по три-четыре человека.

И в тех же трех, но уже одиннадцатых классах предлагаю такое домашнее задание: «Откройте дома такие-то и такие-то страницы Евангелия и ответьте на вопрос: чем отличается изображение Понтия Пилата в Евангелиях от того, как он предстает в романе Булгакова “Мастер и Маргарита”». А мне в ответ дружно кричали: «А у нас нет дома Евангелия». Пришлось диктовать. Правда, потом выяснилось, что у нескольких книга есть, а кто-то даже что-то оттуда читал.

Согласитесь, что все это абсолютно ненормально. И сама идея знакомить учащихся нашей школы с основными положениями религии и религий представляется мне абсолютно верной. Но вот в чем дело. У греков был миф о царе Фригии, которому Дионис предложил исполнить любое его желание. Мидас пожелал, чтобы все, к чему он прикасался бы, превращалось в золото. Но в золото стала превращаться и пища, и вода. У нас же, похоже, поразительное свойство: опошлять все, к чему мы прикасаемся.

Когда только начали проникать на уроки темы и мотивы религии, я увидел, как мало там подлинного и как много спекуляции, неграмотной конъюнктуры, пошлости. Я написал об этом статью, и она тогда же была опубликована в «Новом мире» («Совопросник века сего», 1998, № 1).

Не буду приводить примеры, свидетельствовавшие о том, как с самых первых шагов важная тема стала опошляться в школе. Но и сегодня представляю, как школьник будет посылать своему товарищу шпаргалку с десятью заповедями. А много занимаясь ЕГЭ, легко могу себе представишь, какие КИМы придумают наши кимотворцы. Скажем, такие: «Христос прожил 1) 27 лет, 2) 33 года, 3) 41 год, 4) 56 лет» или: «Христа 1) расстреляли, 2) повесили, 3) распяли, 4) побили каменьями».

Вы скажете, что это кощунство. Конечно. Но где же вы были и почему молчали, когда вот так же на глазах всей страны распинали в ЕГЭ по литературе Пушкина, Блока, Ахматову?

Позволю себе воспроизвести из этой новомирской статьи некоторые свои рассуждения. Мало вероятно, что кто-то из читателей этой книги с ними знаком. Приведу не только потому, что так же я думаю и сейчас. Но и потому, что в наших нынешних рассуждениях на эту тему не всегда хватает ясности.

...

«Вряд ли нужно говорить о том, что в отношении к религии, ее ценностям всякая спекулятивность особенно опасна, и о том, что здесь нужны такт и выверенность каждого шага. И нет ничего хорошего, когда одна конъюнктура сменяет другую, когда превращается в общее расхожее место… Но именно школа стремится поразительно быстро откликнуться на все качания маятника и переориентироваться – не всегда продуманно. Разменной монетой стало все. Вчера писали про БАМ, КамАЗ, воинов-интернационалистов. Сегодня с такой же легкостью – про ГУЛАГ, тоталитарный режим, семьдесят лет рабства и – естественно, про Голгофу…

В первом послании апостола Павла коринфянам есть определение (1:20), которое очень близко мне как учителю литературы: «СОВОПРОСНИК ВЕКА СЕГО». Для юности, как уже давно отмечено психологами, характерно своеобразное философское умопонимание. Сегодня, когда многие идеалы рухнули, а новые еще не стали всеохватными, эта необходимость разобраться в вопросах «века сего» особенно важна. И обращение к истинам религии необычайно расширяет и углубляет возможность полнее увидеть мир с его роковыми вопросами и тайнами, и самого себя, и культуру…

«Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая и кимвал звучащий» (1 Кор. 13:1).