Подземный гараж - Янош Хаи

не лучше тебя, и ты — не лучше меня; не существует такого, что кто-то лучше или хуже других. Судьба наша будет общей, как была общей и до сих пор. Ну да, ты считал: в каком-то смысле твоя судьба — лучше моей. Ты смотрел на меня или не смотрел, замечал или не замечал, ведь тебя не интересовало, сидит ли кто-нибудь в той стеклянной кабинке, за камерами наблюдения. Не ты сидишь там, в этом суть.

Ты ничего обо мне не знаешь. Ты не знаешь даже, прячусь ли я в тебе или живу вне тебя. Что есть нечто в глубине твоего сознания, стеклянная кабинка с камерами наблюдения, и там сидит кто-то, кто всматривается в тайные закутки сознания, кто вечно хочет разрушить с трудом выстроенный порядок, кто натравливает друг на друга твои центры сна и бдения, чтобы ты не в состоянии был заснуть и ночами мучительно думал, как ты сможешь пережить завтрашний день, и вообще пережить, и особенно после бессонной ночи. Ты не знаешь, нахожусь ли я в тебе, тайный агент из мира подсознания, или вне тебя, жалкий бездельник в подземном гараже, которого можно просто послать подальше, если он попросит денег. Ты не знаешь, кто я, ты воспринимаешь лишь поверхность, навешанные снаружи знаки, так же как и внутри себя ты видишь только поверхность, а глубже заглянуть не смеешь, потому что там, запертые на ключ, живут чудовища.

Я уже не смотрю на камеры наблюдения, меня не интересует, какое у тебя лицо, почему ты смеешься, когда вылезаешь из машины, что там у тебя случилось, что произошло с тобой такого забавного: какое-нибудь вечернее приключение или деньги пришли на твой счет; меня не интересует, как ты приводишь в порядок машину, как открываешь и закрываешь ее, каким товаром набит твой багажник, есть ли с тобой женщина, та же она, что вчера, или уже другая. Ты меня — не интересуешь, я отказался от тебя, как и ты отказался от себя самого. Ибо тем, что ты ничего не делаешь, тем, что ты смирился, пускай все остается неизменным, — ты стал стражем пустоты, стражем наполняющего тебя зияния. Ты бдительно следишь и в самом себе, и вокруг себя, чтобы ничто не проникло туда, в пустоту, которая живет в тебе. Ты думал, что я — охранник в подземном гараже, но это не так.

Я не смотрю на экран, разве что иногда бросаю на него взгляд, случайно или, например, как сейчас, потому что жду кое-кого. Мне любопытно, когда они прибудут. Смотрю на экран: ничего. Маленький красный автомобильчик. Я знаю, какая это марка. Мне знакомо это авто, такое женщина получает на Рождество от мужа, разбогатевшего на подозрительных финансовых сделках, чтобы даже на Рождество лишний раз похвастаться своими деньгами или чтобы женщина еще больше любила его. В этот вечер она, может быть, в самом деле любит его сильнее, но за несколько дней привыкнет к тому, что у нее есть авто, и все будет таким же, каким было до сих пор. Я знаю все машины. Какое-то время я только этим и занимался. Смотрел, когда и какие приезжают и каких марок больше всего бывает за день. Я составлял таблицы, в институте я привык чертить всякие графики, — здесь я пробовал выяснить соответствие цвета, размера и марки с водителем. Сначала всего лишь — женщина это или мужчина, потом — с учетом других различий: толстый, худой, лысый, старик, среднего возраста, молодой. Данные были у меня в голове, и я в любой момент мог перейти с одного графика на другой. Вот появляется маленькая красная машина, останавливается в зеленом секторе, потому что там как раз есть место, там она и останавливается, я вижу в камере.

Из машины выходит женщина. А те, кого я жду, все не приезжают; я не знаю, по какой системе они проверяют разные гаражи. Не знаю, сколько групп они высылают. Знакома мне эта женщина? Может, сначала они обследуют места в центральной части города. Я знаю эту женщину. Знаю, да, но что она здесь потеряла? Именно сейчас, что ей здесь надо? Обычно она сюда не приезжает, это ей не по пути. Как-то, давно, она сказала… Мы сидели на постели, потому что я знаю эту женщину, на нас не было ничего, только рука другого. Она сказала, что хочет купить машину, это было бы так здорово, взять и поехать куда-нибудь, куда захочется, и остановиться, где захочется, в любом месте. И не было бы никаких таких досадных вещей, как уличное движение, а вечером, в восемь часов, остановиться в какой-нибудь деревушке, и пускай вокруг плечистые парни с наглыми глазами. Она и меня взяла бы с собой, сказала она.

Тогда она взяла бы меня с собой, потом, позже, нет; или взяла бы кого-нибудь другого. Она купила машину. Но — чтобы сюда! Это точно она? Чертова камера. С такой камерой наблюдения кого угодно можно принять за кого угодно. Здесь — совсем не то место, о котором она говорила, не то место, где можно ехать и останавливаться, когда придет в голову. Как путники в сказках: под высоким небом, в глубине огромных пещер, за тридевять земель, на кручах стеклянных гор, в царстве фей или на земле великанов, где даже самый маленький камушек величиной с гору. Здесь — не то место, сюда приезжают с какой-то целью и с какой-то целью проводят здесь время, это такое же место, как любой гараж, это — не пространство свободной воли, а пространство, где все заранее предопределено. Зачем она сюда приехала? Что ей нужно? Кто сказал ей, что нужно приехать сюда? Кто сказал ей, что я здесь и что нужно сломать живущую во мне волю? Она приехала для того, чтобы сломать? Это ей, наверно, подсказала старушка, которую она встретила в дремучем лесу, или какой-нибудь добрый карлик, какой-нибудь грустный гном, каким в сказках поручено оберегать сказочное королевство от всяких злых сил.

Что-то всегда еще может болеть, даже спустя пять лет, но сейчас-то, когда прошло столько времени, боль должна прекратиться, сейчас должен настать конец. Или нет, боль всегда остается, замурованная в тех камерах, и, если кто-то собьет замок, она снова вырвется и набросится на каждую клетку, на все то, о чем ты давно думал, что там ничего не осталось, что оно не может чувствовать, что оно уже умерло. И вот она — здесь, она выпустила боль. Не хочу ее!