Искатель. 1970. Выпуск №2 - Петр Губанов

Чаще всего в воскресный день они спешили к морю, но иногда отправлялись в Алжир, а совсем недавно нагрянули в Бу-Саада — священный город мусульман. Как они там ходили по городу среди бесчисленных пальм, и как била в глаза нестерпимая яркость семи куполов мечети, и как странно было снимать свою обувь и ступать по ковровой дорожке в глубину мечети, в древность, в арабскую сказку, глядеть на спины мусульман, на стены из мозаики, и как странно-ново было потом возвращаться в свою привычную жизнь, удивляться ей, и работе, и снам в палатке, и поездкам к морю!

Спартак слушал себя, но думал о Володе Костебелове, а значит, и о других, которые ехали сейчас в кузове, поталкивая друг дружку, — о Генке Ледневе, Иване Рунке, Генке Стружаке и других, но больше всего думал о Володе Костебелове. В ту ночь, когда задержали Володю в горах карабинеры, он порывался отправить встречную машину. Но и должен был, не отходя от Ахмеда, жить и другой тревогой. И вот все хорошо с Ахмедом, он теперь долеживает в Тизи-Узу, и с Володей тоже все хорошо. Володя вернулся на рассвете той ночи похудевший, издерганный, новый.

Спартак чуть покосился на Володю, на его коричневые, полированные солнцем руки в русых волосах. Он вел машину уверенно, как водил когда-то совхозную машину приднепровскими проселками, вел с тою завидной легкостью, которую приобрел здесь; и Спартака радовали мужественные повадки аса, радовало все новое, что вошло на его глазах в жизнь Володи: друг как бы наверстывал годы, разделяющие их, хотя и он, Спартак, не оставался прежним.

Дорогу перебежала череда обезьян. Омар вскрикнул, по верху кабины кто-то наддал локтями в слепом охотничьем азарте, и Спартак широко раскрыл глаза, снова свежо ощущая скорость и ловя переменчивость зарослей по обе стороны дороги и опять ломко зарастающую призрачными струями воздуха даль.

К морю, к морю!

А море становилось ближе, и Спартак подумал о себе, подумал веселее и легче, словно после сухого вина, и все трудности представились не такими трудными, хотя и нелегко было каждый день без отдыха выслушивать парней, выстукивать их, наделять порошками, но все это было пережито и казалось нормальным. Впереди встает новая жизнь — живи, живи ею! — и Спартак азартно всматривался в бегущую навстречу даль и ждал моря, которое уже кружило его, уже раскачивало, уже тешило в своей исполинской зыбке.

Оно появилось раньше, чем машина достигла прибрежья. Появилось в кабине необычайной свежестью воздуха, так что все трое вобрали свежесть в легкие и переглянулись затаенно, словно готовились прыгнуть в высоту. А когда машина влетела на улицы порта Гидон, Спартак вдруг захотел первым броситься в воду и держал наготове ладонь на ручке кабины. И все равно он не успел первым вбежать в море, потому что сверху, с кузова, как только машина спустилась к морю и резко остановилась вблизи гальки, посыпались ребята в одних плавках, а рубашки они скидывали и бросали на бегу.

— Моо-о-ре-е!..

И все же, когда и Спартак бросился в синее — такое синее, что выцветало, теряло краски небо — море, когда он сделался легким, как в детстве, сделался мальчиком, совсем освобожденным от забот, неприятностей, скуки, он и вправду почувствовал себя человеком, самым первым окунувшимся в море. Он плыл неторопливо — ведь он открыл это море, и оно принадлежит ему! — и он плыл не спеша, пока где-то вблизи не промелькнул мокрой, подернутой стекловидным панцирем спиной Володя и не пошел, пошел вдаваться в середину моря. И так они долго плыли, пока Спартак не предостерег приятеля криком: «Э! Э!» Но в море надо кричать сильнее, и Володя не расслышал крика, плыл и плыл…

9

Море еще оставалось в светлых Володиных глазах, когда они вернулись в лагерь, и оставалось в глазах ребят, и все ребята неприкаянно слонялись по лагерю, словно только что вышли из моря, а вокруг уже темнело, уже отзвучал голос муллы, и Володя вольготно вздохнул и обнял Спартака за пояс, когда все ребята решили идти в селение Уадиас.

— Как хорошо, Спартак, правда? — сжимая его локоть, сказал Володя с тем необъяснимым чувством, будто он самый счастливый, и даже неловко быть таким счастливым. — Как хорошо, Спартак! И это море — подумать, в Средиземном море плаваем!

Спартак ответил, стараясь попасть ему в тон, и Володю еще более порадовало, что не отчужденны они и в этот, особенный вечер, и он опять сказал чуть громче про ребят, про море и про жизнь — ах, как чертовски великолепно жить! И когда, вбирая головы в плечи и чуть сутулясь, вошли они в пахнущее пряностями кафе и сели, свесив ноги, на высокие тумбы вокруг буфетной, полумесяцем, стойки, и когда хозяин улыбнулся пухлыми щеками, алым ртом, драгоценными камешками зубов, сливовыми глазами и стал откупоривать большую бутыль с темным, рубиновым вином, Володя ощутил томительную, приятную духоту в горле и как бы захлебнулся той радостью, что вот все они вместе и что это сейчас самое главное. Тут кто-то сказал тост, и он выпил — за море, за дружбу, за все хорошее — и застыл с круглыми глазами, ощущая внутри ручеек вина и то, как делается ему еще лучше. И вот они все переглянулись — Володя, Спартак Иван Рунке, Генка Стружак, Генка Леднев — и улыбнулись, хотя никому еще не вскружило голову вино. И Володя опять вспомнил, как долго плавали они сегодня и как Спартак не мог догнать его. Ом попробовал встать на ноги, но не ощутил опоры и навалился грудью на стойку, расплескивая вино, и сказал громко, прерывисто, взахлеб:

— Ребята, давайте за Минск, за наш институт! Давайте, ребята, а?

И они подняли рюмки, и полнощекий хозяин воскликнул: «О! Минск, Москва!» — и тоже плеснул себе на донце, втянул губами, не глотая, а прожевывая вино. И когда новый ручеек совсем растопил Володю, он уже повернулся к Ване Рунке, постукивая себя по карманам, нашаривая блокнотик и торопливо говоря:

— Адрес, адрес твой дай запишу! Берлин, а дальше? Эх, как время несется, ребята, ведь еще столько же пройдет, и мы уже дома будем! Прямо не верится!

Всегда откладываешь на потом какую-нибудь мелочь, а потом забываешь и спохватываешься, и уж лучше сейчас записать, чтоб никакие новые адреса не погребли этот адрес, и Володя черкнул и спрятал блокнотик, хотя знал, что запомнил и без записи, но он черкнул для верности, и когда вновь похлопал по карману, осязая твердь блокнотика, ребята уже потихоньку стали наборматывать песню.

И в тот же миг, когда Спартак положил ему на плечо теплую руку, все услышали какой-то лопнувший звук, как будто далекий выстрел, и песня оборвалась, а Володя со Спартаком повернулись к двери, вслушиваясь. Володя подумал, что это не выстрел, а может, и выстрел, ведь часто в горах стреляют; и когда он так подумал и осмотрел беглым взглядом друзей, то понял, что и они подумали про горы и выстрелы, подумали про ту ночную дорогу. Отвязаться от внезапного воспоминания он уже не мог и, чувствуя на себе внимание друзей, крутнул головой, горячо глядя на Спартака: