Приключения дрянной девчонки - Дарья Асламова

Сухуми оказался пустым и тихим. Ничего не осталось от ослепительной, ликующей, карнавальной атмосферы курортного города. Под радостным лозунгом "Молодежный туризм – маршруты мира и дружбы" дремал сожженный БТР.

В огромном многоэтажном здании Совета Министров царила мертвая тишина. Ни одного охранника, хотя бы для приличия, не было у входа. Только на двенадцатом этаже сидел первый зам председателя Совмина Сергей Багапш. Ни у кого я еще не видела такого страшного, безнадежного выражения лица, как у председателя. Так, наверное, выглядели подданные китайского императора в ожидании шелкового шнурка.

На вопрос, что он собирается делать, Сергей Васильевич ответил: "Отпущу оставшихся подчиненных и буду ждать". Мы попытались найти в мертвом городе хоть какую-нидь еду. Хлеба не было уже несколько дней. У меня слезы навернулись на глаза, когда я увидела совершенно пустой знаменитый сухумский рынок. Ожесточенные жители дрались за последние крохи сыра и творога. И это в городе, которому неумеренное плодородие почвы обеспечило славу самого гостеприимного места, где в праздники кормили даже незнакомых прохожих, где даже собаки были придирчивы и избалованы лакомствами. Все, что нам удалось купить, – это свежих огурцов и бутылку шампанского.

Директор гостиницы "Тбилиси" посмотрел на нас как на сумасшедших. "Вы в своем уме? – закричал он. – Я же повесил табличку: "Гостиница не работает". Я сам сейчас запру все двери и уйду домой. Ищите себе убежище, сейчас начнется кошмар".

Приютила нас славная русская женщина Эмма, отправившая свою семью из города.

Большинство абхазцев уже покинуло Сухуми. Некоторые подались в горы, в партизаны. В доме, который нас пригрел, остались одни старики, решившие жить и умирать в родном городе. Эмма, с ума сходившая от страха, была рада, что мы постучались к ней в дверь. Она обменяла у соседки наши огурцы на яйца и изжарила нам яичницу.

В полдень колонна танков двинулась по проспекту Мира. По улицам заметались люди, не успевшие добежать до дома. Они укрылись во внутренних двориках. В наш дом забежал грузин Мурман, который рассказал, что в Новом районе, где он живет, утром разбомбили дом. Погибли пять человек.

Услыхав стрельбу, на улицу выбежало несколько жителей. С неуемным любопытством и чисто южной беспечностью они наблюдали за ходом событий, пока автоматные очереди не загнали их в дом. В предыдущие дни так погибло несколько мальчишек, которые, разинув рты, наблюдали уличные сражения.

Мы открыли шампанское, наполнили бокалы, и Мурман Решил сказать тост. "Давайте выпьем за мир!" – торжественно объявил он. Ответом ему была мощная автоматная очередь за окном.

После первых залпов пушки я и Эмма совершили тысячу ненужных дел – метались из угла в угол, как бестолковые телята, причитали, подвывали, как кликуши, ложились на пол, прятались в уборной, забивались в нишу, сшибали на бегу стулья.

На последующие два часа все вокруг превратилось в ад.

Наш дом оказался в неудачном месте – рядом с телеграфом и зданием Совета Министров. С трех сторон шла незатихающая стрельба, на улицу носа нельзя было высунуть. Я всегда стеснялась докучать богу своими молитвами, но тут решила что нельзя пренебрегать такой формой заступничества. Я начала молиться, но сосредоточиться на разговоре с богом мне помешала Эмма. От страха у нее начался словесный понос. Ей казалось, что, если она замолчит, ее тут же убьют. "Я человек старый, мне терять нечего, помирать пора. Пусть убьют на пороге родного дома", – бубнила она, не переставая.

Несмотря на ее доброту к нам, мне хотелось сделать из кухонного полотенца кляп и основательно заткнуть ей глотку.

На войне нужно обладать хорошим терпением. Часто приходится сидеть и ждать – транспорта, помощи, окончания бомбежки или обстрела. После бесконечной стрельбы возникает идиотское желание выскочить на улицу и втолковать этим безумцам, что человека растить нужно долго и трудно, а убить – дело минуты. Если бы мужчины рожали, они бы не были такими беспощадными.

Гвардейцы прошли центр города "без мыла" и натолкнулись на сопротивление в Новом районе, где завязались ожесточенные перестрелки. Больше всего не повезло Ленину – памятнику вождю на площади подбили плечо, а из Верховного Совета вытащили бюст Ленина, накинули ему на шею веревку и с торжеством доволокли его до штаба. Сам Верховный Совет основательно разграбили – вынесли факсы, телексы, компьютеры, телевизоры. Спешно водрузили всюду грузинские флаги.

Когда стрельба стихла, мы вышли в город, чтобы выяснить обстановку. По циничному выражению Олега, мы пошли "считать трупы", то бишь узнавать количество жертв и раненых. Но в нашем районе признаков кровопролития не наблюдалось. Правда, одна женщина сказала, что через две улицы "валяется какой-то мертвый мужик, но' это не свежий, а давнишний". Женщина видела его еще вчера.

Тяжелее всего пришлось собравшимся в морском порту курортникам. Во время посадки на корабль отдыхающие оказались под огневым шквалом. (Правда, неизвестно, кто стрелял – абхазские снайперы или гвардейцы.) Российские военные, отправлявшие свои семьи, открыли ответный огонь. Среди пассажиров началась паника. Женщины ложились на землю, закрывая собой плачущих детей. Пароход, заполненный только наполовину, спешно отплыл.

Несчастные женщины из России и Украины рассказывали нам, что находятся в этом бедственном положении уже второй день, не имея возможности покормить своих детей и дать им хоть какое-то убежище. Их спешно эвакуировали из дома отдыха в Эшерах. Следующий пароход ожидается только через два дня.

Во время короткого затишья народ, не успевший добежать до дома, вышел из укрытий. В наш дом зашли три абхазские девушки, не успевшие выехать из города.

Одна из них, по имени Белла, рассказала такую историю: "Ко мне подошел гвардеец и спросил: "Ты абхазка?" Я ответила: "Да". Тогда он говорит: "Я тебя сейчас стрельну". А я ему: "Ну стрельни, может быть, тебе легче станет". Он посмотрел на меня и отошел. Я журналистка газеты "Абхазия", жизни мне здесь больше не будет. Куда бежать? Что делать?" Эта прелестная юная женщина говорила совсем без эмоций, устало и опустошен но. Она обнаружила, что мир, в котором она жила, не принадлежит ей больше.

Да, в белых перчатках не воюют. В Абхазии в разгаре медовый месяц мародеров.

Сначала Сухуми грабили местные мародеры, неторопливо, с чувством и расстановкой.

Теперь активно подключились грузинские гвардейцы. По пути в штаб Китовани мы имели удовольствие лицезреть четыре изнасилованных коммерческих киоска.

Один гвардеец с видом Деда Мороза вручил мне флакон французских духов.

Разумеется, я растаяла и рассыпалась в благодарностях, пока он не сказал: "Это подарок от Ардзинбы" (Председатель Верховного Совета Абхазии). "Иду мимо, смотрю, магазин грабят, – радостно рассказывал гвардеец. – Дай, думаю, людям помогу". Судя по его туго набитому мешку, он удачно поживился.

"Абхазская кампания подошла к концу", – сказал Тенгиз Китовани и улетел в Тбилиси. Это заявление оказалось ошибочным. То была лишь шумная прелюдия кровавой трагедии. В городе, где неистово цветут магнолии, ввели военное положение и комендантский час. Абхазские вооруженные формирования отступили за реку Гумиста и укрепились в городе Гу-Даута. В Абхазию ворвался невидимый дьявольский ветер войны, всасывающий в себя и разрушающий все, что встречайся на пути. Он разбудил первобытное безумие людей, и ни абхазцы, ни грузины уже не в силах сдержать коней. Они Ушли из мира людей в мир животных, которые ежедневно борются за свою жизнь. Им полюбилась анархия свободы, и уже никто не наденет им на шеи тяжкое ярмо закона. И разве Могли мы предположить в то сладкое лето 199о года, что всего Через два года в море опасно будет купаться из-за снайперов и обстрелов пляжей, что в нашем любимом ресторане-ущелье, где теплыми летними вечерами мы пили вино, слушая божественный голос толстухи-певицы, исполняющей "Аве Мария", и поджаривали спичками пойманных скорпиончиков, устроят склад оружия, что в сытую Абхазию придет гуманитарная помощь…

Мы улетали из сухумского аэропорта, погруженного в! кромешную темноту, такую густую, что ее, казалось, можно резать ножом. Изредка джунгли ночи освещали фары машин и блестящие трассирующие очереди. Нас было трое журналистов – я, Мишка и Олег. Мишка с гордостью рассказывал, как он во время перестрелки ел мороженое, сидя на танке. Он меня страсть как раздражал своей щенячьей храбростью.

"Несмышленыш, – думала я. – Еще не успел как следует напугаться, потому и лезет под пули. Он еще не научился ценить жизнь".

В Тбилиси Олег решил вознаградить себя и нас за дневные испытания, и в час ночи он снял два номера в прелестном четырехзвездочном отеле "Метехи". Мы отдали вещи портье и, не заходя в номера, помчались в ночной бар. Эти сутки были сплошным контрастным душем. Еще днем мы лежали на полу в душной комнате на первом этаже, чтобы избежать случайной пули, и парились в штабе Китовани, а спустя всего несколько часов мы сидели в очаровательном светском баре и потягивали мартини со льдом.