Полное собрание сочинений в десяти томах. Том 3. Стихотворения. Поэмы (1914–1918) - Николай Степанович Гумилев

из поэмы (3)

«Колчан» вызвал многочисленные и преимущественно положительные отклики — вообще, если судить по реакции критики, это — самая «благополучная» из книг Гумилева. Фактически все без исключения авторы критических заметок согласились с мнением В. М. Жирмунского, утверждавшего, что «Гумилев вырос в большого и взыскательного художника слова» (Жирмунский В. М. Преодолевшие символизм // Русская мысль. 1916. № 12; цит. по: Русский путь. С. 423). Как торжество акмеистических принципов творчества расценила З. Бухарова появление «Колчана»: «Красной нитью проходит по всей этой книге отрицательное отношение к неясному, расплывчатому приятию мира, к нечеткой, приблизительной фиксации мысли и образа, ко всему недоговоренному и подразумеваемому. Слово, до конца верное определяемому им понятию, правдивая, вплоть до прозаизма, подлинность рисунка — вот что хотят провести в современную поэзию акмеисты и адамисты. Многое в этом credo имеет хорошее, ясное, светлое будущее. Молодая поэзия наша — в громадном количестве своих представителей — заблудилась на туманных дорогах всяких нездоровых западнических течений, и вернуть ее на ясный, солнечный, трезвый путь — более, чем желательно» (ЕЛПН. 1916. № 7. С. 456; подп. З. Б.). Для З. Бухаровой Гумилев — «прежде всего рассудочен и уравновешен, в творчестве его философ всегда берет верх над лириком», а лучшими стихами в книге она сочла «Вещи, навеянные войной <...>, достойным и сознательным участником которой является даровитый автор “Колчана”» (Там же. С. 457). С. Парнок, напротив, полагала, что «стихи, посвященные войне, значительно ниже других стихов сборника», объясняя это тем, что для превращения эстета времен «Чужого неба» в солдата, захваченного общим патриотическим порывом, «нужно случиться чуду преображения. В целом ряде стихов то размышляя, то попросту радуясь, Гумилев дивится этому чуду и пытается утвердить свершение его. Но очевидно, что творческий момент в данном случае одновременен с процессом этого чуда, что художник “кору снимает за корой” с материала еще не подготовленного для творческой руки: поэт, так сказать, еще не пришел в себя, не успел собрать своей воли, поэтому слова обнажены, чувства не облечены образами и зачастую кажутся поэтически-бессильными, рассудочными и прозаическими» (Северные записки. 1916. Июнь. С. 218–219; подп. Андрей Полянин). Природу поэтической «инаковости» «военных» стихов «Колчана» раскрывает Б. М. Эйхенбаум, для которого путь автора «Пятистопных ямбов» представляется путем воцерковления — от «акмеиста-конквистадора» до «смиренного» неофита-молитвенника: «Он раскаивается, что возлюбил сушу и море. Жизнь предстала ему как дремучий сон бытия...» (Русская мысль. 1916. № 2. Отд. III. С. 19). «Так вот как подготовлялось его славословие войне, — восклицает Б. М. Эйхенбаум, — вот почему его “военные” стихи приняли вид псалмов об “огнезарном бое”. Он и здесь неудержим в своем тяготении к большим словам: серафимы за плечами воинов, обращения к Господу, чтобы Он благословил “подвиг сеющих и славу жнущих”, солнце духа, которое “благостно и грозно разлилось по нашим небесам”, древо духа, с которого люди скоро снимут “золотые, зрелые плоды”, — с такими словами надо быть осторожнее: они слишком торжественны и полнозначны сами по себе, они слишком дороги всем людям, ими поэт и облегчает свою поэтическую задачу, и умаляет ее. Но не знаменательно ли самое стремление поэта — показать войну как мистерию духа?» (Там же. С. 18–19).

Откровенно панегирическими были отзывы о «Колчане» И. Гурвича (см.: Известия книжных магазинов т-ва М. О. Вольф. 1916. № 2. С. 46–47) и С. М. Городецкого (см.: Лукоморье. 1916. № 18. С. 19–20), в качестве же критического мы можем привести заметку Б. Олиодорта, в которой, помянув известное высказывание З. Н. Гиппиус о писателях «описывающих, но не пишущих», автор причисляет к таковым и Гумилева: «Зоркий глаз легко приметит в поэзии Гумилева основные стремления: перечеканить уже раз отчеканенное, из картины в музее, из учебника по истории создать несколько красиво-звучных стихов. Ибо “Муза Дальних Странствий” Н. Гумилева — образованная муза и никогда не забудет прихватить с собой Бедекер: пригодится для справки» (Приазовский край (Ростов-на-Дону). 1916. 6 октября. № 263). Знаменательно, что главные оппоненты акмеистов — Брюсов и Вяч. Иванов — встретили «Колчан» молчанием.

Развернутую характеристику художественно-философского миросозерцания, отразившегося в стихах «Колчана», дала в пространной «аполлоновской» статье М. М. Тумповская. По ее мнению, «Колчан» содержит в себе некую «сверхидею», что придает книге целостность, позволяющую говорить о «Колчане» как о «поэме», «может быть, о мире, а, может быть, о самом поэте». Таковой «сверхидеей» М. М. Тумповская считает идею «всеединства», выразившуюся в попытке автора преодолеть раздробленность хаотически движущегося бытия актом волевого творческого мировосприятия, примирить противоречия «внешнего» и «внутреннего» в жизнеобращении человека. «Необычайным и сложным путем приходит творчество Гумилева к тому спокойствию и тому единству, которое отмечает собой законченное в искусстве. Он находит их, двигаясь в движении. И в этом залог того, что завершенное не станет для него “мертвым ложем”. <...> Каким станет его будущее — мы не знаем. Никто не предскажет того, что можно от него ждать, если оно измерит и победит пространства, отделяющие поэтические эскизы от созданий большого творчества. Эти пространства не могут еще не показаться подавляющими в своей громадности. И есть один только большой залог: это “Дух Колчана” в его раскрытии» (Аполлон. 1917. № 6–7. С. 69).

В 1918 г. Гумилев планировал переиздать «Колчан», однако замысел остался неосуществленным.

В позднейшем высоко оценивали «Колчан» Ю. Н. Верховский, открывавший этой книгой этап «зрелости» в своем очерке творчества Гумилева (см.: Верховский. С. 117) и Г. П. Струве, отмечавший, что, по его мнению, «именно тут <...> проходит грань в творчестве Гумилева: мастерство достигнуто, начинается внутреннее созревание и углубление. Сквозь бесстрастие взыскательного мастера, ученика Готье, ремесло поставившего подножием искусству, прорывается настоящая лирическая струя» (СС II. С. XXI). В юбилейном гумилевском сборнике 1986 г. была опубликована статья С. Шварцбанда, посвященная архитектонике «Колчана». Вслед за М. М. Тумповской, С. Шварцбанд пытается найти «ключ» к единству произведений, вошедших в книгу, для чего предлагает достаточно сложное деление на тематические «восьмерки» стихотворений, долженствующие, по мнению исследователя, иллюстрировать развитие «антиномий сознания», разрешаемых автором в финальных стихотворениях — так, что вся книга представляется «сиюминутным срезом бытия поэта» во всей сложности «сцепления» всевозможных, присущих данной «минуте» идей (см.: Шварцбанд С. Колчан: «Четвертая книга» стихотворений Н. Гумилева (квазиповествовательный текст: система и организация) // Berkeley. P. 293–310). В советском литературоведении «Колчан» воспринимался исключительно как сборник «военных» стихов и потому практически не поминался, либо служил неким «одиозным» символом, обозначающим «агрессивно-шовинистическую» природу гумилевского творчества. Впервые после многих лет запрета на упоминание книги пространную характеристику содержания «Колчана» и его