Дело № 113 - Эмиль Габорио

и с беспокойно бегавшими глазами.

Войдя в дом, он окликнул старушку, которая сидела у очага, и приказал ей спуститься в погреб и принести вина для маркиза Кламерана.

При этом имени старуха вздрогнула так, точно ее поразила молния. Казалось, она хотела что-то сказать, но в замешательстве вышла и возвратилась с бутылкой вина и тремя стаканами, которые и поставила на стол.

Для нее появление маркиза было одной из тех случайностей, которые в состоянии сразу переменить всю жизнь человека.

Сторговались. Сошлись на том, что Фужеру давал 5280 франков за замок вместе с садом и что остатки мебели поступали в собственность Жозефа. Тотчас же Фужеру вышел, чтобы из сокровенного уголка достать бутылочку.

Для Мигонны настал удачный момент. Она поднялась, подошла к маркизу и быстро шепнула ему на ухо:

– Господин маркиз, мне нужно поговорить с вами наедине.

– Со мной, моя милая?

– Да, с вами. Это тайна жизни и смерти. Сегодня вечером, как только станет темно, приходите к ореховой роще, я выйду к вам и расскажу вам все.

Она возвратилась на свое место: входил ее муж.

Фужеру наполнил стаканы и провозгласил тост за Кламерана.

Затем, когда снова сидели уже в лодке, Луи задавал себе вопрос, стоит ли ему идти на это странное свидание.

– Какого черта может мне сообщить эта старая ведьма? – обратился он к Жозефу.

– Ну, как знать! – отвечал ему Жозеф. – Она служила у барышни, которая, как передавал мне отец, была любовницей господина Гастона. На вашем месте, господин маркиз, я бы пошел. Вы пообедаете у нас, и после обеда Пилорель вас перевезет.

Любопытство взяло верх, и около шести часов вечера Луи был уже около ореховой рощи. Мигонна уже давно его поджидала.

– Наконец-то и вы, дорогой маркиз! – радостно воскликнула она. – А я уже отчаялась…

– Да, это я, милая старушка; посмотрим, что вы хотите мне сказать?

– Ах, много о чем надо поговорить, господин маркиз! Получаете ли вы письма от вашего брата?

И Луи уже раскаялся, что согласился на свидание, так как ему показалось, что она бредит.

– Да ведь вам известно, – отвечал он, – что мой бедный брат бросился в Рону и утонул?

– Как! – воскликнула Мигонна. – Как! Вы до сих пор еще не знаете, что он спасся? Да, ему удалось то, что не удастся никому: он переплыл через Рону во время половодья. На другое утро Валентина сама ходила в Кламеран, чтобы сообщить об этом, но Сен-Жан не допустил ее к вам. Затем я ходила к вам с письмом, но вы уже уехали.

Эти откровения после того, как прошло уже двадцать лет, смутили Луи.

– Да вам это приснилось, милая моя! – сказал он мягко.

– Нет, – продолжала она, – нет! И если бы жив был старый Менуль, он рассказал бы вам, как он довез господина Гастона до Камарга и как оттуда ваш брат добрался до Марселя и там сел на корабль. Но это еще не все: у господина Гастона есть сын.

– У моего брата сын? Решительно вы сходите с ума!

– Увы, нет! У него действительно есть сын от Валентины, бедное невинное дитя! Я сама держала его на своих руках за границей и сама относила его к женщине, которая за деньги взяла его на воспитание.

И Мигонна рассказала ему все: как графиня узнала о падении Валентины, как потом она поехала в Лондон и как бросила там маленького Рауля.

Звонкий, продолжительный окрик прервал ее рассказ.

– Боже мой! – испугалась она. – Меня кличет муж!

И со всех ног она побежала к ферме.

Несколько времени Луи оставался недвижимым.

Сообщения Мигонны сразу внушили ему одну преступную идею. Теперь он знал тайну, которая в хороших руках могла бы принести большие доходы! Он придумал шантаж.

И, получив с Фужеру 5280 франков, Луи Кламеран отправился тотчас же в Лондон.

Глава XVI

Госпожа Фовель уже смело могла глядеть в глаза своему будущему, ее погибшая молодость терялась для нее в тумане, и воспоминания о ней были для нее точно тяжкий сон.

Да, она могла уже считать себя в полной безопасности, когда вдруг, в одно из отсутствий ее мужа, отлучившегося по весьма важным делам в провинцию, в ноябрьский полдень, лакей подал ей письмо, переданное швейцару неизвестно кем, пожелавшим скрыть свое имя.

Странные предчувствия заставили ее задрожать, и нетвердой рукой она разорвала конверт и стала читать:

«Милостивая государыня!

Можно ли рассчитывать на то, что воспоминания еще живы в вашем сердце, и надеяться, что Вы не откажете в получасовом разговоре с Вами?

Завтра от двух до трех часов пополудни я буду иметь честь представиться Вам в Вашем доме.

Маркиз Кламеран».

К счастью, госпожа Фовель была одна.

Страшная, смертельная боль заставила сжаться сердце бедной женщины при одном только взгляде на это письмо.

Десять раз перечитала она его вполголоса, чтобы убедиться, что это действительно было письмо, а не галлюцинация.

Она надеялась, что все ее фатальное прошлое уже давно позабыто, что оно умерло и никогда уже не воскреснет. Бедняжка! Она и не знала, что в одну несчастную минуту оно встанет перед нею живое, безжалостное, полное угроз.

В то самое время, когда она считала себя в полной безопасности, когда сама судьба, казалось, простила ее, дала ей полное счастье, вдруг нагрянула катастрофа, разбивающая теперь на тысячи кусков хрупкое здание ее надежд.

Нет, ей нечего пугаться! Это бесполезно. От кого может быть это письмо? Конечно, от Гастона. Тем лучше. Значит, незачем и дрожать. Ясно, что, вернувшись во Францию, Гастон желает ее видеть. Она вполне понимает его желание, но она также отлично знает и то, что этот человек, когда-то так горячо любимый ею, не способен заставить ее бояться.

Он придет, увидит, что она замужем за другим, что она уже старуха, имеет детей, они вспомнят вместе былое, и, быть может, не без сожаления, и она возвратит ему его драгоценности – вот и все.

Но тяжкие сомнения обуревали ее.

Нужно ли признаваться Гастону, что у нее от него есть сын?

Признаваться? Но это значило бы выдать себя. Это значило бы отдать в руки чужого человека не только свою честь и счастье, но также и судьбу своих мужа и детей.

Молчать? Но ведь это преступление! Бросить ребенка на произвол судьбы, лишить его забот и ласки матери, а теперь еще похищать у него имя и состояние его отца?

И она не знала, как ей поступить, когда ей доложили,