C-dur - Алексей Ефимов

Обрадованный и озадаченный (кажется, в равной степени), Виктор ушел к себе. Слишком все неожиданно – даже для джунглей, где ко многому привыкаешь.

Саша взял первую попавшуюся газету с журнального столика.

Пятничная.

В тот день он встретил Родю Клевцова, а на ночь остался у Светы, выключив телефон. Утром он сказал Ане, что им надо расстаться. Аня стала плакать, а через час они спокойно, по-деловому, поговорили о будущем. Они пили чай с пряниками и общались. В целом договорились: алименты, квартира, сын, ЗАГС. Вечером он вернулся к Свете с шампанским, фруктами и цветами, и Света даже всплакнула, увидев его на пороге. У Ани и Светы были разные слезы: слезы горя и радости. Малыш, которого он бросил, тоже сегодня заплачет. После работы папа встретится с ним, а когда сын спросит: «Куда ты, папа, пошел, давай еще поиглаем» – папа не станет плакать. Папа мужчина. Он будет плакать в душе. Он и сейчас плачет. Эти первые дни – их нужно преодолеть, и всем станет легче.

Сотовый завибрировал. Сработала напоминалка.

Какая-то встреча? Скучное дело?

Вернувшись из мира мыслей в комнату отдыха, на угловой диван, к чашке остывшего кофе, к газете трехдневной свежести, Саша взглянул на дисплей.

«Вика 30».

Рядом с надписью – маленький тортик.

Он забыл о дне рождения Вики. Раньше помнил, заранее помнил, но никогда не звонил и не отправлял SMS. Задолго до этого дня в душе начинало свербеть. Что-то осталось, маленький атавизм, тихая боль, и даже не боль, а легкое жжение где-то в груди. Два года назад он нажал на клавишу вызова, на дисплее высветилось «Вызов. Вика», и он сразу нажал отбой. Зачем бередить прошлое? Пусть оно останется прошлым. Пусть останется в воспоминаниях, фотографиях и любовных записках, которыми они обменивались на первом курсе, после Большого взрыва и рождения их новой Вселенной. Он не впустит его сюда ни звуком голоса, ни SMS. Вики нет в настоящем. Это образ без плоти и крови, проживающий раз за разом годы студенческой жизни вместе с Сашей Беспаловым. Четыре года назад он узнал о ней новости. Она развелась, у нее есть сын и она по-прежнему в страховом бизнесе. Он узнал это от Лены Гладковой, от той самой Лены, с которой Вика снимала квартиру, куда часто наведывался юный и страшно влюбленный Саша.

Саша и Лена встретились на вечере однокурсников, а Вика туда не пришла. Не захотела – по версии Лены. Саша догадывался, почему, а может быть, фантазировал. Как Лена? Как поживает? С ее собственных слов – в целом не очень, но лучше, чем было. Прошла через черную полосу и вышла в серую зону, почти оправившись после кризиса. Когда выпили и начались задушевные разговоры, она поделилась подробностями. Два года назад она вышла замуж за неудачника-программиста (о том, что он неудачник, она узнала не сразу), стали они жить-поживать, подумывать о ребенке, а когда муж потерял работу, началась черная полоса. Он стал безработным брюзгой. Назвавшись фрилансером, он перебивался случайными заработками на дому (их хватало на пиво и на CD с компьютерными играми) и все больше утрачивал связь с реальностью. Погрузившись в мир игр и Интернета, в компьютерную трясину, он стал несносен в быту. Они ссорились. Денег хронически не хватало. Однажды Лена застала его за виртуальным сексом, в самый кульминационный момент – когда он скрючился перед дисплеем в судорогах оргазма, со спущенными штанами – и подала на развод.

Черная полоса закончилась. Началась серая.

Он видел, что Лена устала. Устала от жизни. Разочаровалась. Внешне она даже похорошела, налившись зрелой уверенной красотой с тонким налетом женского шарма, но внутри что-то треснуло и надломилось. Где прежние живость и оптимизм? Где фирменный смех? Он помнил, как она раньше смеялась. Откидывая назад голову, она прикрывала рот тыльной стороной ладони и, глядя на тебя яркими лучащимися глазами, смеялась звонко – как колокольчик. Сейчас, спустя несколько лет, она сдержанно улыбается, грустно, как-то очень по-взрослому, и нет ничего особенного в этой улыбке. Так улыбаются многие. Звонко смеяться нынче не принято. Вообще эмоции не в почете. Благопристойность и усредненность – вот, чего хочет общество. Люди – атомы его тела, муравьи в муравейнике, серая биомасса.

Так вышло, что они переспали. Приехали к Лене (она пригласила) и занялись сексом. Он знал, что это нелепость и дикое сумасшествие, но не смог отказать ей, когда она проявила настойчивость. Она стала прежней Леной Гладковой – знавшей, как добиться желаемого – и добилась-таки. Спустя много лет сбылась Сашина юношеская мечта. Радости, впрочем, не было. Было что-то другое. С неприятным для себя чувством он понял, что это: извращенное удовлетворение (я трахнул Лену), смешанное с пониманием неправильности и низости, и даже с брезгливостью. Все не так, как виделось юному Саше. Секс по пьянке. Пьяный безумный секс. Впрочем, что вышло, то вышло. Говоря прямо, он не сильно жалел об этом: было приятно и необычно, был одновременный оргазм. Естественно, отношения не получили развития, и больше они не встречались. Кстати, уже уходя, у порога, он попросил у Лены телефон Вики, и Лена его дала. Коротко поцеловав его в губы, она улыбнулась: «Вы были прекрасной парой. Жаль, что так вышло». «Такова жизнь, – сказал он. – Значит, так было нужно».

Он смотрел на дисплей.

На надпись и тортик.

Он понял, что хочет услышать Вику и с ней помириться. Точка в их отношениях была поставлена осенью девяносто восьмого, под моросящим сентябрьским дождем, под градом взаимных упреков, и воспоминания о том дне легли черным пятном на все, что было до этого.

День был подходящим для расставания.

Закончилось бабье лето. Пришла настоящая осень. Тучи низко висели над самыми крышами, цепляясь за шпили антенн. Дождь шел с утра, мелкий и обложной, жутко холодный, а ветер срывал с деревьев остатки желтых сморщенных листьев и нес их вдоль улицы Ленина. Со всех сторон высились серые сталинские коробки. В лужах не отражалось небо, и, кажется, глаза всех прохожих были полны тоски.

Рядом с «Нью-Йорк Пицца», на мокром неровном асфальте, они отдались во власть эмоций. Они обвиняли друг друга, и каждый думал, что он прав, хотя истина, как всегда, была где-то посередине, в полуметре от каждого. Час назад они начали там, в пиццерии, а здесь, на тротуаре, сыграли заключительный акт драмы. Саша видел зрачки женских глаз. Когда-то они были карими и светились любовью, а сейчас они были в центре черной дыры, всасывающей их обоих. Еще минута – и ничего не останется, кроме боли. Они будут заново учиться жить, когда разойдутся в разные стороны под мелким холодным дождем. Любовь, нежность, страсть, буйное сумасшествие; минуты, месяцы, годы, когда они были вместе и наслаждались друг другом, – все это было в прошлом. Они все зачеркнули и шлепнули сверху жирную черную кляксу. Такова человеческая натура. Друзья превращаются во врагов. Слава Богу, они не стали врагами, но с того самого дня больше не виделись и не общались. Чувствовал ли он, что это их последняя встреча? Он не хотел в это верить, но разумом понимал, что у них нет будущего. Они разлюбили друг друга. Нет смысла в иллюзии. Еще десять минут назад они могли бы отсрочить финал и помириться, как делали это раньше, но точка возврата пройдена. Цепную реакцию не остановишь.

Они могли бы расстаться иначе – не получилось.

Слишком много хотелось сказать, слишком много всего накопилось.

Он представил, как могла бы выглядеть сцена их расставания.

«Они встретились в пиццерии. Они хотели поговорить, но теперь, глядя на дождь за окном и не глядя друг другу в глаза, никак не могли начать. Они пили пиво, ели пиццу, преимущественно молчали, а если и говорили, то о погоде или о том, у кого как дела на работе: у Вики – в страховой компании, у него – в ПЭО молочного комбината. Искусственно поддерживая разговор, они боялись сказать то, ради чего встретились здесь сегодня.

Вика не выдержала:

– Может, поговорим? Мы не о том.

– Да. – Он посмотрел ей в глаза. – Есть предложения?

– Да.

– Нужно что-то делать. Мы ссоримся по поводу и без повода.

– Хочешь, скажу конкретней?

Он промолчал.

– Если мы… не любим друг друга, надо ли продолжать?

– Ты правда так думаешь?

– Лучше быть честными. Вспомни, как было раньше. Как теперь? Ты на меня, смотришь, а взгляд у тебя чужой. Я не хочу, чтобы ты на меня так смотрел. И сама не хочу. Мы стали чужими друг другу. – Она помолчала. – Саша, я очень устала. Я больше так не могу. Сделаем паузу?

– Ты предлагаешь расстаться?

– На время. Нам нужно подумать, побыть по отдельности. Если это привычка и чувств больше нет, мы больше не встретимся.

Ее голос звучал за сотни километров отсюда и едва долетал до него, рассеиваясь в пространственно-временном континууме. Что происходит? Зачем эти слова? Почему рушится все, чем они жили?